Нарочитая роскошь требовала значительных расходов. Жалованье придворных было немалым (камергер получал 1356 рублей 20 копеек; камер-юнкер — 518 рублей 55 копеек, что намного превосходило доходы простых обер-офицеров), но его постоянно не хватало. При Анне даже вельможи тяготились «несносными долгами». К примеру, Артемий Волынский искренне считал возможным «себя подлинно нищим назвать». «Нищета» была, конечно, весьма относительной, но зато давала повод императрице проявить милость и щедрость к тем, кто их заслуживал, за счет своих «комнатных» средств.
Завидная невеста и неудачливый жених
В этой атмосфере вступала в свою взрослую жизнь девочка, еще недавно не обладавшая сколько-нибудь определенным положением в обществе, а теперь оказавшаяся в центре внимания придворных и дипломатов. Дело было не только в родственных чувствах ее императорского величества. У Анны Иоанновны не было детей. Даже если признать, что младший из сыновей Бирона Карл Эрнст, родившийся в 1728 году и уже с четырехлетнего возраста «служивший» капитаном Преображенского полка, являлся на самом деле ее ребенком, предъявить мальчика в качестве наследника было немыслимо, а почти сорокалетней императрице было не за кого выходить замуж.
Правда, в 1730 году в Москву внезапно явился странствующий по Европе португальский принц Эммануэль. Знатный вояжер рассчитывал с австрийской помощью заключить выгодный брак — безразлично, с какой именно представительницей российского правящего дома, — но вел себя даже по меркам не отличавшегося особой утонченностью российского двора весьма неуклюже. Анне Иоанновне с Бироном залетный жених был совсем не нужен, и как только он это понял, тут же предложил руку ее сестре. Неразведенная Екатерина Ивановна убежала от гостя в слезах, а не слишком стеснительный принц был готов удовольствоваться ее дочерью — благо в ней многие видели наследницу престола. Однако Остерман и влиятельный обер-шталмейстер Карл Густав Левенвольде выступили против этого брака и сватовство удалось предотвратить, о чем сам Бирон писал Елизавете Петровне в оправдательной записке о своей службе при русском дворе.
Надоедливого жениха с почетом и подарками сплавили из Петербурга. Проблема, однако, осталась, ведь порядок престолонаследия в любой монархии являлся основным законом, обеспечивавшим стабильность государства. Случайно занявшая престол Анна Иоанновна должна была закрепить его за династической ветвью царя Ивана Алексеевича, но эта ветвь включала лишь двух ее сестер: не разведенную с буйным мекленбургским герцогом Екатерину и горбунью Прасковью, бывшую замужем за петровским генералом И. И. Дмитриевым-Мамоновым. Ни та ни другая по указанным причинам на престол претендовать не могли. В то же время имелись потомки Петра I: дочь Елизавета и внук, голштинский принц Карл Петер Ульрих, указанные как наследники в завещании Екатерины I. Этот документ, объявленный в 1727 году, но молчаливо обойденный при «выборах» Анны в 1730-м, необходимо было лишить юридической силы.
По-видимому, царица поначалу действительно хотела сделать наследницей племянницу, «благоверную государыню принцессу» (во всяком случае, дипломаты в 1730 году именно так оценивали ее положение при дворе). Но то ли Анна-старшая не пожелала юной родственнице одиночества на троне, то ли не увидела в ней необходимых для «женского правления» качеств. «С этого времени вице-канцлер граф Остерман и обер-гофмаршал граф Левенвольд часто начали заговаривать с императрицею о порядке престолонаследия в России, вкрадчиво изъясняясь, что необходимо было бы принять надлежащие к тому меры. Императрица, настроенная подобными внушениями, поручила Остерману и Левенвольду обсудить этот вопрос вдвоем и доложить ей о результатах своих совещаний» — так в середине XVIII века объяснял ситуацию императрице Елизавете Петровне бывший фаворит и герцог Эрнст Иоганн Бирон, в то время живший в ссылке в Ярославле. По его словам, еще в 1730 году Остерман и Карл Густав Левенвольде посоветовали Анне Иоанновне не назначать племянницу наследницей, а поскорее выдать ее замуж за «иностранного принца», чтобы выбрать из детей от этого брака наследника мужского пола, «не стесняясь правом первородства».
Логика в этом предложении была: мужчина-наследник с безупречно породистой родословной выглядел бы предпочтительнее и незаконнорожденной Елизаветы, и голштинского «чертушки» — сына ее сестры Анны. Заодно стоило заблаговременно умерить возможные претензии на трон самой мекленбургской принцессы — кто знает, как она может повести себя, когда подрастет? И, конечно, надо было исключить влияние ее беспокойного родителя-герцога, который, считал Бирон, «не упустил бы случая внушать дочери гибельные покушения на спокойствие императрицы»41.