Позднее поэт и министр Гавриил Державин воспел «царь-девицу»:
Однако беспечная Елизавета, по оценке французского резидента Маньяна, слишком уж шокировала московское общество «весьма необычным поведением». Любовные похождения цесаревны в конце концов позволили семейству князей Долгоруковых дискредитировать ее в общественном мнении и отдалить от нее Петра.
Теперь маленький двор Елизаветы еще более шумно веселился. Как говорил ее биограф Н. С. Стромилов, цесаревна удалилась «искать развлечений в безмятежной тиши подмосковных дворцовых сел, предавшись там вполне влечениям своей страстной, пылкой, истинно русской натуры»28. Заезжала она и в Измайлово, но большую часть времени проводила в старинной Александровской слободе, находившейся в ведении ее собственной Вотчинной канцелярии. Там близ Христорождественского храма и торговой площади стояли палаты дочери Петра. В них размещалась ее свита во главе с гофмейстером Семеном Нарышкиным: Мария Румянцева, Аграфена Салтыкова, врач Арман Лесток, камер-юнкеры Александр Шувалов и «раб ее сердца» Александр Бутурлин, ее милый друг камер-паж Алексей Шубин, родня — Гендриковы и Скавронские, юнгферы, камер-медхены[5], музыканты, певчие, карлицы.
Летом Елизавета в простом сарафане водила хороводы и плавала на лодке; осенью под звуки рога гонялась с псовой охотой за зайцами; зимой скользила на коньках и каталась в санях на тройках; устраивала песни и пляски с участием слободских молодцов и девок. Денег порой не хватало, но веселье било ключом: к столу цесаревны ежедневно подавалось вдоволь спиртных напитков, так что в месяц выходило по 17 ведер водки, 26 ведер вина и 263 ведра пива — и это «окроме банкетов»29. Двадцатилетняя царевна жила широко и любила много — по-словам того же биографа, «роскошная ее натура страстно ринулась предвкусить прелестей брачной жизни». От того времени осталась песня, приписанная народной памятью Елизавете:
В те годы и сам юный государь со своей охотничьей командой носился по ближним и дальним окрестностям Первопрестольной. Из «Росписи охоты царской» следует, что для императора в Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов30. В Москве царя видели редко. По неполным подсчетам (без коротких поездок на один-два дня), он за два года пребывания в Москве провел на охоте более восьми месяцев.
Вокруг малолетнего самодержца шла нескончаемая борьба придворных «партий», стремившихся подчинить его своему влиянию и оттеснить соперников. В этой борьбе первым пал Меншиков, успевший помолвить царя со своей дочерью и вслед за тем вместе с ней и остальным семейством отправленный без всякого суда в Березов на Оби у самого полярного круга. На первое место выдвинулся клан князей Долгоруковых во главе с гофмейстером Алексеем Григорьевичем и его сыном Иваном — приятелем юного царя. Донесения иностранных послов 1728–1729 годов рисуют картину постоянных интриг и склок внутри «мишурного семейства» Долгоруковых в борьбе за царские милости.
Новые правители в точности повторяли тактику Меншикова в отношении возможных конкурентов — намеревались вскорости женить юного государя. Английский консул Клавдий Рондо, в 1729 году информировавший свое правительство о возможных брачных комбинациях, передал слух о женитьбе Петра II на подходившей ему по возрасту Анне Леопольдовне: «…она красива и отличается прекрасным характером»31. Но свадьба императора с троюродной сестрой не входила в честолюбивые планы стоявшей у трона фамилии. Дочери А. Г. Долгорукова были непременными участницами поездок императора, который к тому же подолгу гостил в Горенках — долгоруковской подмосковной усадьбе. Здесь во время своего последнего путешествия четырнадцатилетний Петр II осенью 1729 года попросил руки Екатерины Долгоруковой. Помолвка императора с большой торжественностью произошла 30 ноября. В Москве в ее честь устраивались балы и фейерверки. Начались приготовления к царской свадьбе, назначенной на 19 января.
5