— Да, понимаю… — сказала Анна-Мария, покоряясь судьбе. Это опять, как с Марией, превосходило все ее опасения… — А вы сами как поживаете, мадам?
— Да я никуда не ездила, я предпочитаю сидеть в Париже. Но поговорим сначала о пересылке денег… Боюсь показаться вам нескромной… Вы позволите задать вам один вопрос?.. Я, конечно, готова пересылать их по-прежнему, но объясните мне, как может воспитание вашего сына стоить таких денег?
— Ничего не могу вам на это ответить…
Анна-Мария отвернулась, словно виноватая. Мадам де Фонтероль вздохнула. Она понимала ее…
— Хорошо, — сказала она, — раз это неизбежно…
Дети… Мадам де Фонтероль взяла обе руки Анны-Марии в свои. Редкий порыв со стороны такой сдержанной женщины. И она тихонько заговорила, словно боясь, как бы ее не услышал кто-нибудь, кроме Анны-Марии. Она решилась быть с ней откровенной, потому что, несмотря на людское злословие, недоброжелательство, сплетни, между ней и Анной-Марией установилась хорошая женская дружба, ведь они сблизились в момент, когда, можно сказать, душа с душою говорит. Мадам де Фонтероль не сомневалась, что Анна-Мария если не поможет ей, то хотя бы поймет ее беспокойство. Доверься она полковнику Вуарону, которого она очень уважала, и он тут же сведет все к политике, а мадам де Фонтероль считала, что политика только сбивает с толку. Анна-Мария не занималась политикой; она была порядочная женщина, мать, она умела и дрожать от страха и без дрожи держать револьвер. А мадам де Фонтероль знала себя, знала, что и она способна выхватить револьвер, если дело коснется, скажем, Ива. Они обе сделаны из одного теста. Вот почему она доверилась Анне-Марии и сказала ей, что в этой комнате, которая служила кабинетом и одновременно спальней Иву, она на его неубранной постели нашла листовку… Антисемитскую, антикоммунистическую листовку, в точности похожую на то, что они читали и слышали в течение четырех лет. Свежая листовка, она даже испачкала ей пальцы — еще не высохла краска. Мадам де Фонтероль судорожно сжимала в руках руки Анны-Марии, словно боялась потерять рассудок. Страх мучил ее по двум причинам: ее пугало и то, что существуют подобные вещи, и то, что Ив причастен к ним. Анна-Мария пыталась найти доводы, которые бы успокоили мадам де Фонтероль.
— Ив против коллаборационистов, — сказала она. — Он за решительную чистку и постоянно говорит об этом.
— Я сама ничего не понимаю, — ответила мать Ива. Она не хотела больше ничего скрывать, она перечисляла все симптомы постыдной болезни, и тем хуже, если диагноз подтвердится. — Этот его приятель, лейтенант Лоран, — она почувствовала, как руки Анны-Марии слегка напряглись, — я и не знала, что вы с ним знакомы… Беспокойный человек… Он занимается политикой. Постоянно толчется в кулуарах Палаты. Отец его жены несметно богат… Его предприятия, видимо, будут национализированы… По-моему, он подстрекает своего зятя, а сам остается в тени. Когда Лоран приезжает в Париж, они с Ивом неразлучны, все ночи проводят на Монмартре — за счет Лорана, я так полагаю, во всяком случае от меня Ив на шампанское в ночных кабаках денег не получает… Не допускаю мысли, что Ив может превратиться в паразита… Больше того: Лоран увивается за Эдмондой, но даже это не смущает Ива… В наше время любовниц не уступали друзьям… Вот до чего они дошли…
Мадам де Фонтероль было что порассказать. Ив с Лораном постоянно о чем-то совещались; здесь, в этом кабинете, собирались не знакомые ей люди… Впрочем, прекрасно воспитанные…
— Мне бы хотелось увидеться с генералом де Шамфором, — сказала мадам де Фонтероль в заключение. — Ив преклоняется перед ним; генерал заставил бы его все рассказать, отругал бы и вразумил как следует…
И снова мадам де Фонтероль почувствовала, как дрогнули руки Анны-Марии, увидела, каким напряженным стало выражение ее лица: Анна-Мария старалась припомнить до мельчайших подробностей все, что произошло во время пребывания Лорана у Селестена… Вот нагруженная мешками машина лейтенанта… Вот Селестен, он поднимается к ней ночью по лестнице, ведущей из подземелья… и в каком виде… Мадам де Фонтероль с нежностью смотрела на Анну-Марию. Она знала, что Анна-Мария молчит не оттого, что думает о чем-то другом, не оттого, что равнодушна: она знала, что всегда найдет отклик в ее душе.
— Де Шамфор, — проговорила наконец Анна-Мария, — прежде всего — солдат; о личных переживаниях лучше с ним не говорить. А для вас все, что касается Ива, переживания личные, душевные…
— Вы думаете лучше не говорить? Я очень рассчитывала на помощь генерала.