— Только повтори еще раз, что я делаю это нарочно! Как двину в морду!
Карапасс положил книгу, которую держал в руках, и с угрожающим видом пошел на Робера.
— Не дури… — Робер снова взялся за перо. — Могу сказать тебе только одно: вернули оба тома, я положил их вот сюда… Что за странный гул сегодня на улице! Посетители, что ли, скандалят?
Карапасс прислушался: действительно, на улице стоял необычайный шум.
— Не знаю, что там такое… Твой лжесвидетель, кюре, больше не приходит, а?
Карапасс был антиклерикал, он был вообще анти, и так всех и все ненавидел, что самый воздух вокруг него, казалось, щетинился от злости.
— Ну и орут… — добавил он.
Они немного помолчали, прислушиваясь; с улицы доносились голоса, крики, топот, и все это — на фоне гула, как будто в театральном зале перед поднятием занавеса.
— Что там такое?
Робер встал. Он скорее догадался, чем услышал… Пот ручьями струился по его лицу. Уж не сходит ли он с ума? Но, посмотрев на Карапасса, он понял, что не бредит… Впрочем, то, что поначалу словно померещилось ему, теперь разом ворвалось в камеру, как оглушительный громовой клич:
— Робер Бувен! Робер Бувен! Робер Бувен!
— Что-то кричат, — сказал Робер и закашлялся — у него пропал голос.
Послышалось щелканье ключа в замке; надзиратель в хаки сказал:
— Выходи…
— Что случилось? — Карапасс был бледен.
— Молчать! — заорал надзиратель.
Был час прогулки, двери стояли открытые, камеры пустые. Надзиратель, шагая, в застекленном проходе между двумя рядами внутренних дворов, глядел на подходивших Робера и Карапасса и не прибегал ни к пинкам, ни к брани. Он просто открыл дверь внутреннего двора, куда должен был войти Робер. Сюда еще яснее доносился рокот улицы. Около двадцати человек уголовников молча, не двигаясь, слушали. Увидев вошедшего Робера, они слегка подались назад. Он, как всегда, сел на корточки на своем обычном месте, прислонившись спиной к стене. Все остальные смотрели на него.
«Робер Бувен! Свободу Бувену! Свободу Бувену!»
— Кто это там кричит?
Это спрашивал у него шепотом Жюль Татуированный, парень, по натуре отнюдь не робкого десятка.
— Мои товарищи, — ответил наконец Робер с блаженной улыбкой. — Нас в стране целая орава, больше миллиона.
«Свободу Бувену!» — оглушительно рычал голос из репродуктора, и ему, несколько потише, вторили другие голоса, и низкие и пронзительные: «Свободу Бувену!» Затем голоса умолкли, и остался лишь гул толпы, но и тот понемножку стихал, стихал…
Когда заключенные гуськом двинулись к своим камерам, надзиратель сказал проходившему мимо него Роберу:
— Как бы нам от тебя отделаться? В конце концов они возьмут тюрьму штурмом! Драться из-за вашей милости — только этого не хватало.
Робер весь сжался, но надзиратель не пнул его… Дверь камеры закрылась за ним, эта дверь без ручки, бесполезная вещь, все равно что чайник или чемодан без ручки… В одной камере с Робером сидел старый нищий, немного не в своем уме, но тихий. Возможно, этот нищий и был «наседкой», однако ему, несомненно, не поручали прикончить Робера, с ним Робер был спокоен, когда же он сталкивался с ЛВФ и петеновскими молодчиками, которые осыпали его бранью и угрозами, Роберу казалось, что живым ему из тюрьмы не выбраться. Робер сел на соломенный тюфяк, валявшийся на полу. Он ликовал, никогда еще он не испытывал подобного счастья. Что бы ни случилось, он все равно не одинок! Пусть воздвигают стены, пусть запирают на замок двери… Рукавом рубашки Робер вытер глаза, нос — носового платка у него не было, — лег на живот, уткнувшись лицом в ладони и тихонько всхлипывая; плечи его тряслись… Старик нищий не обращал на него внимания; съежившись в углу, он что-то невнятно бормотал. Понемногу Робер успокоился, сел на своем тюфяке и начал рыться в коробке, где хранились все его сокровища: два окурка, фотография родителей, лента военного креста, письма родителей и кремайского кюре. Их он перечитывал в сотый раз:
7 августа 1946 [55]
Мой дорогой Робер! — писал кюре. — Меня очень порадовали добрые вести, переданные мне твоей матерью по ее возвращении из П. Ты прав, конечно, ты скоро выйдешь из тюрьмы. Мы тоже надеемся, что твое освобождение не за горами, и адвокат разделяет нашу надежду.
Твое дело постарались всячески запутать, и с первой же минуты тебе ставили в вину главным образом то, что ты принадлежал к движению Сопротивления и выполнял свой долг, перенося всякие мучения, в то время как другие пользовались плодами твоей самоотверженности. Ты можешь этим гордиться, потому что страдать во имя справедливости всегда благородно. И когда ты в скором времени вернешься к нам, никому из нас не придется краснеть, ведь мы не отреклись от тебя. Поздравляю с получением военного креста и надеюсь, что он будет торжественно вручен тебе.
55
Это подлинные письма сентского кюре; печатаются с разрешения автора. Робер Бувен — лицо вымышленное, но дел, схожих с его делом, было немало; письма кюре написаны одному из несправедливо осужденных участников Сопротивления.