Одеть меня — совсем не трудно: все туалеты, показанные манекеншами фирмы, где одевалась Женни, были мне одинаково к лицу, мы терялись, не зная, на чем остановить свой выбор. Золушка в наряде принцессы; все меня смущало: и бриллиантовое ожерелье, и большое декольте. Не хотела я ни декольте, ни ожерелья, но за меня все решила Женни. «Воображаю, что будет с нашими друзьями, когда они увидят тебя, не могу без смеха об этом думать. Мужчины сами ничего не понимают, прелесть моя, им надо все растолковывать… А ожерелье — фальшивое, и если ты его потеряешь, не вздумай подражать мопассановской героине…» Мне ли перечить Женни!
Во фраках, с цилиндрами, наши красавцы мужчины были действительно блистательны. В антракте ползала подошло к ручке Женни. Лицом к лицу с публикой, без посредников, она всегда одерживала победу. Ее кавалером был первый любовник, моим — Рауль Леже.
Во время второго антракта я заметила в толпе, запрудившей фойе, темную с проседью голову Огюста С. При нашем приближении толпа расступилась, как бы давая возможность Женни и С. подойти друг к другу… Но С. лишь отвесил Женни издали чопорный поклон и тут же исчез в толпе, как бы отгородившись от нас живой стеной. По-прежнему гудело фойе, там, за завесой табачного дыма, мерцали огни люстр, мелькали женские лица, слышались обрывки фраз, белели манишки, и внезапно, словно комета, оставляющая за собой огненный след, появлялась какая-нибудь красавица, сопровождаемая долгими взглядами… От всей этой сутолоки и шума у меня в голове стоял звон, точно где-то поблизости били посуду. Постепенно Женни окружила живая изгородь из черных фраков, будто звезду мюзик-холла; вся разница состояла в том, что на Женни не было традиционных страусовых перьев, и она выглядела очень скромно в своем строгом темном платье. Мне в этой сцене была отведена роль драматической инженю. Но когда я увидела сомкнувшуюся позади Огюста С. толпу, кровь, как говорится, «ударила» мне в голову. Чтобы не броситься вслед за ним, я вцепилась в руку Рауля. Женни улыбалась, безмятежно спокойная, красивая… «Пусть бежит… Где ему бороться с Женни, сила на ее стороне. А он просто-напросто старый негодяй…» — прошептал Рауль у самого моего уха. В зале уже погасили свет, когда мы вошли в ложу. Я ничего не видела из того, что происходило на сцене.
Рауль и первый любовник собирались затащить нас после спектакля в какой-нибудь кабачок, но Женни и слышать об этом не хотела. Она простилась с ними у подъезда, не предложив им, против обыкновения, подняться на минутку… Мне не хотелось спать, но я не решилась сказать об этом.
— Не смею приглашать мадам Белланже одну, не принято молодым девушкам появляться в обществе мужчин без спутницы. Тем более в злачных местах… — пошутил Рауль.
Мы с Женни поднялись наверх вдвоем. Ну и жизнь — сплошная маята и тревога.
— А знаешь, — сказала Женни, целуя меня на пороге своей комнаты, — ожерелье-то настоящее. Ты тоже настоящая. И красивая. Наконец-то они это увидели.
Стоял уже июль, было очень жарко. В один из воскресных дней Люсьен пригласил нас обеих, Женни и меня, позавтракать у Ланже. Он, кажется, впервые заметил мое существование, и его приглашение смутило меня, особенно когда я поймала удивленный взгляд Женни. Люсьен виделся с ней урывками, в редкие свободные минуты между двумя съемками, и едва он появлялся, я сразу же уходила к себе.
Посетители ресторана отрывались от еды и смотрели нам вслед: «Женни Боргез…» — шептали они. Люсьен с важным видом заказывал завтрак. Потом отложил меню и потер руки:
— Мадам Белланже, — обратился он ко мне, — почему вы не носите всегда голубой цвет?..
— В самом деле, — отозвалась Женни и внимательно посмотрела на меня. — До чего же красит женщину Париж…
В ее голосе слышался легкий оттенок снисходительности, словно она хотела сказать: «Что случилось? С каких это пор вы стали видеть в Анне-Марии женщину?» А между тем в тот вечер торжественного спектакля она сама разодела меня как куклу, сама издевалась над мужчинами, проглядевшими такую женщину, сама твердила, что я красива… Женни заговорила о другом: