— Слава богу, что хоть можно было поверить!
Женни поднялась. Когда она встает, меня всегда поражает ее рост. И красота.
— Если хочешь знать, образец мудрости — это порядочная женщина, вроде тебя, просто порядочная женщина, — сказала она. — Ты мудра, как… как не знаю что… как вот этот зажженный в камине огонь, как мебель серийного производства… как наваристый суп… как крестьянин перед лицом земли и смерти… А люди, вроде меня, никогда не довольствуются готовым решением!.. Самая практичная вещь — буфет, и что можно противопоставить смерти, кроме смирения…
— Нашла ты письмо?
— Нет… У меня его выкрали, а вместе с ним, возможно, выкрали и другие бумаги. Рано или поздно обнаружится… — Она осмотрелась вокруг. — Надо мне самой все убрать, иначе я потом ничего не найду. С ума сойти! А на улице так хорошо!.. Уберу ночью.
Она перешагнула через разбросанные по ковру письма, зажгла свет над трехстворчатым зеркалом: от хрусталя и металла, расставленного на фаянсовом столике, брызнули искры, затмевая рассеянный дневной свет. Назойливо, как всегда, зазвонил телефон.
— Ответь, пожалуйста…
Я сняла трубку: «Мадемуазель Женни Боргез?» — «Нет. Кто ее спрашивает?» Послышался слащавый голос: «Мое имя ничего не скажет мадемуазель Боргез, мне сообщил ее телефон Люсьен. Передайте, пожалуйста, что речь идет об одном предложении со стороны УФА…»[13]. Я была уже достаточно умудрена: «Позвоните, пожалуйста, завтра ее секретарю».
— Это УФА, — сказала я, положив трубку. — Люсьен дал им номер твоего личного телефона.
— Никогда не упустит случая похвастаться нашими отношениями… а может быть, ему предложили комиссионные, чтобы он добился моего согласия… Они меня преследуют, представители УФА. А я ни за что, даже щипцами, не дотронусь до их миллионов…
Я не стала выяснять, почему она не хочет до них дотронуться: такие дела слишком для меня сложны. Женни провела по лицу громадной белой пуховкой; я просто не решилась бы купить пуховку таких размеров!
— Я скоро поссорюсь со всем светом и так уже рассорилась с доброй половиной! — сказала Женни. Она смеялась! — Соедини меня, пожалуйста, с Люсьеном. А я тем временем оденусь. Сегодня вечером мы выезжаем, в таких случаях он не подводит: еще бы, торжественный прием… Он любит показываться со мной на людях…
Я позвонила. Потом уселась поглубже в кресло. Я думала о детях: Лилетте, пожалуй, еще рановато носить сумочку, которую я ей послала, а Жорж, конечно, тут же потеряет эту прекрасную авторучку… Я писала Франсуа, взвешивая каждое слово… Я так благодарна Раулю за то, что он помог мне сократить расстояние, отделяющее меня от семьи. Для его друга-художника путешествие на Острова — это дорога в рай. Повидавшись с ним, мы зашли в бар: играла музыка, и Рауль опять рассказывал, как умеет рассказывать только он один…
Женни надела длинное, совершенно золотое платье, которое очень шло к ее смуглой коже… Девочка моя золотая! Я попрощалась с ней и отправилась к себе. Мне хотелось есть, а еще больше спать.
На столе ждал холодный ужин, кровать была постелена. Никогда меня так не баловали, а все Женни! — подумала я. Скольким я ей обязана! И то, что я не одинока в такое тяжелое для меня время — тоже заслуга Женни.
Как-то вечером она привела с собой целую ораву… Расставили столы для покера. Когда я уходила спать, игра была в самом разгаре. Утром, войдя в гостиную, я чуть не вскрикнула: комната тонула в облаках табачного дыма, они все еще играли! Женни поднялась: она выглядела несколько утомленной, впервые я заметила на ее безупречно гладком, словно из бронзы отлитом, лице морщинки вокруг покрасневших глаз. «Баста!» — объявила она, и игроки встали из-за стола. Я решила подождать ее в будуаре. Вскоре Женни туда пришла.
— Проигралась в пух и прах, — объявила она, — на эти деньги, как говорится в таких случаях, могли бы прожить целый год несколько семей! Странно, при встрече с бедными людьми мне делается стыдно и хочется тоже быть бедной, а при встрече с богатыми я, при всей своей ненависти к ним, хочу быть богаче их, и мне опять-таки стыдно… Иду спать. Анна-Мария, будь другом, сходи к Жако и попроси его сообщить Картье, что я не возьму выбранный мной изумруд, пусть он как-нибудь уладит это дело. А я иду спать.
Итак, пришлось мне отправиться к Жако.
Он жил неподалеку от бульвара Барбес, под самой крышей высокого дома; угол двух верхних этажей был застеклен. Я поднималась все выше и выше по каменной лестнице с грязными, стертыми ступенями. Здесь находились оптовые склады: