Я бежала за ней по длинному коридору до самой спальни. Женни открыла дверь и уже собиралась зажечь свет, как вдруг я почувствовала на своем плече ее руку: «Тсс!» Женни кивнула в сторону ванной. Из-под двери пробивалась полоска света. «Слушай, — шепнула Женни, — там кто-то есть!» И верно, там разговаривали!
— Женни Боргез — шлюха, с кем была, с тем и спала, — бормотал кто-то, еле ворочая языком. — Небось успела всеми дурными болезнями переболеть, а лезет с возвышенными разговорами… Любовь… Смерть! Черта с два она себя убьет… Не блюй на пол, на то умывальник есть…
Мы на цыпочках вышли в коридор. И стояли там, пока из гостиных не убралась вся банда, что, впрочем, произошло быстро и без заминки: как ни пьяны были все эти люди, они поняли, что пора уходить. За отступлением наблюдал Жако, и я тут же послала его посмотреть, что творится в ванной. Женни переночует у меня. Перед уходом Женни подозвала Рауля и совершенно просто, словно за это время ничего не произошло, сказала:
— Итак, до завтра, Рауль… В девять утра. Пожалуй, не стоит и уходить… Если, конечно, вы собираетесь вернуться.
Когда я проснулась, было уже совсем светло. Женни не оказалось рядом со мной в постели. Я чувствовала себя полумертвой от усталости после этой слишком долгой, слишком мучительной ночи… Наконец, накинув на плечи пеньюар, не причесанная, не умытая, я отправилась на поиски Женни. Еще в коридоре до меня донесся звук выстрела, я бросилась бежать, даже не осознав как следует, что это такое.
В дверях я столкнулась с Раулем, он выскочил из Женниной спальни, словно кто-то с силой вытолкнул его оттуда.
— Умоляю вас, — заикаясь, пробормотал он, — умоляю вас, не вмешивайте меня в эту историю…
Отстранив его, я вошла в комнату, а он бросился к выходу.
Женни лежала на полу навзничь, раскинув руки и ноги… Длинная-длинная, неестественно огромная… Казалось, она распростерлась по всей комнате. Я упала возле нее на колени: у левой груди — маленькая дырочка, величиной с горошину. Она не дышала, сердце ее не билось… Все кончено… Я поднялась…. На столе — лист бумаги, почерк Женни: «Никто никого не любит. Больше не могу… Женни Боргез».
Я вышла в коридор и побрела к двери. Навстречу мне попалась Раймонда. Она спросила:
— Мадемуазель Анна-Мария, как там Женни, проснулась? Здесь два испанца, те, что тогда приносили цветы. Они пришли поблагодарить нашу Женни от имени Испанской Республики и передать ей подарок. Анна-Мария, вы меня слышите?
Я прижалась лбом к стене. Раймонда вихрем пронеслась мимо меня, и издали, из спальни Женни донесся ее крик:
— Убийцы! Убийцы! Убийцы! Все — убийцы! Все!
Непрерывный крик, словно автомобильный гудок, у которого замкнулись провода:
— Убийцы!
Прижавшись лбом к стене, я плакала. За моей спиной послышался голос Альвареса: «Мадам, что случилось, мадам?..»
Часть вторая
Я прекрасно понимаю: все, что произошло потом, не имело к смерти Женни никакого отношения… Тем не менее для меня именно выстрел Женни и дал старт всем бедам. Случалось ли вам ночью, в комнате с закрытыми ставнями вдруг в паническом страхе спросить себя: «Уж не ослепла ли я?..» Скорей, скорей зажечь свет!.. Но в кромешной тьме этой ночи зажигать было нечего, и я даже не задавала себе вопроса, ослепла ли я или весь мир погрузился во мрак.
Сентябрь 1939 года. Никаких известий о семье. Я совершенно растерялась — как быть, что делать?.. Пожалуй, детям лучше не приезжать во Францию до конца войны, а с другой стороны, поездка на Острова стоит так дорого, что нечего и мечтать о возвращении туда, пока не станет ясно, как все обернется. Я отказалась от квартиры, которую наконец подыскала: будущее представлялось мне слишком неопределенным, деньги были на исходе. Обзаводиться сейчас хозяйством было бы бессмысленно. Впрочем, все на свете потеряло смысл, осталось одно безумие, бред.
Я спросила у Марии, не может ли она приютить меня на некоторое время, хотя бы на несколько дней. Но она дала мне понять, что ее это стеснит, ведь она живет не одна. Женни, безусловно, не знала, что Мария живет не одна, странно, неужели Мария никогда с ней об этом не говорила… Жако предложил мне поселиться у него, он мог бы переехать к матери, но я с ужасом вспомнила о стеклянном фонаре над пропастью, о женщине, бросившейся в эту пропасть, и, поблагодарив, отказалась. Через несколько дней Жако призвали в армию.