Я пожала руку аббату и хмурому майору, который, казалось, нетерпеливо ждал моего ухода; провожая меня до калитки, аббат проклинал и немцев и дождь в выражениях, вряд ли заимствованных из Священного писания.
Сквозь мрак и дождь не было видно ни зги. Я споткнулась о ступеньку крыльца. Провожавшая меня Мартина несла мой чемодан, она открыла дверь: плохо освещенная прихожая, запах газа и капусты, зеркало, оленьи рога, подставка для зонтов, вешалка — все таяло в зловонной мгле… Деревянная лестница, устланная дорожкой, местами вытертой до дыр; дорожку поддерживали всего два-три металлических прута, точно ее нарочно положили, чтобы гость свернул себе шею! Мартина поднималась впереди меня, показывая дорогу. На первой площадке стояла женщина до того дряхлая, что это было заметно даже в полутьме; я разглядела на голове у нее парик, надетый в спешке несколько набекрень; видимо, Мартина пришла просить для меня приюта, когда старуха уже легла. Она была закутана в какой-то широкий черный балахон. Идя вслед за ней по лестнице, я сочла нужным извиниться, что ее подняли в такой поздний час. На следующей площадке она остановилась.
— Вы намерены снять комнату? — спросила старуха, взявшись за ручку двери.
— Конечно, мадам…
— Судя по тому, как вы извиняетесь… аббат Клеман вполне способен прислать постояльца, который и не подумает платить… Бывали уже такие случаи… Но раз вы собираетесь платить… Мы сдаем помещение за деньги! — Она открыла дверь.
Большая, заставленная мебелью комната, вот и все, что я успела разглядеть. Едва Мартина и старуха вышли, я быстро разделась и, не осмотревшись как следует, не умывшись, юркнула в большую, пропахшую плесенью кровать и тут же заснула.
Комнату я разглядела только утром. Лежа в тепле под одеялами, я обвела ее взглядом… Чем только она не была набита! Мне показалось, будто я попала в густую пыльную заросль; такие бывают по обочинам дорог. Если бы мне пришло в голову продолжать сравнение, я назвала бы ковер с его спутанной бахромой и загнутыми углами пыльной дорогой меж зарослей стульев, кресел, нескольких молитвенных скамеечек, этажерок и круглых столиков… От широкой кровати несло плесенью, большой шкаф без зеркала, стулья с высокими спинками — все было выдержано в готическом стиле улицы Сент-Антуан с неизбежной пылью, прочно залегшей в деревянной резьбе. На потолке — пятна сырости, на стенах — картинки религиозного содержания, распятия, фотографии; повсюду — безделушки с надписью: «На память о…», подушечки для булавок, вазочки, статуэтки — все это окончательно вытесняло из комнаты последние остатки воздуха и пространства.
Я поднялась с постели, накинула теплый халат: в комнате было холодно, сыро; к счастью, несмотря на годы, прожитые под тропиками, я не стала зябкой. Или, вернее, я очень зябкая, но привыкла мириться с неизбежным. Рядом с комнатой оказалась ванная, в буквальном смысле слова изъеденная сыростью. Облупленные стены, все в желтых потеках, такие же потеки в самой ванне. Горячей воды, конечно, и в помине нет. На полу, покрытом линолеумом, — круги от ведер и кувшинов с горячей водой. Оба окна комнаты, — кровать стояла в простенке между ними, — и окно ванной выходили в сад, весь в потоках дождя.
Конечно, будь все так, как предполагала мадам Дуайен, я устроилась бы значительно лучше. Но когда Мартина постучалась ко мне и от имени майора, который собирался уезжать, спросила, каково будет мое решение, я ответила, что остаюсь.
Мы договорились со старухами. Кроме той, с которой я уже познакомилась накануне, имелась еще одна, ее сестра, вдова, помоложе, но ничуть не лучше. Она приняла меня в гостиной на первом этаже; гостиная вся состояла из чехлов и холода. Я посулила им денег, и старухи обещали убрать несколько молитвенных скамеечек и кое-какие безделушки — о, конечно, о вкусах не спорят, просто в комнате негде повернуться. Младшая сестра сперва заупрямилась — это была когда-то ее супружеская спальня, — но, видно, сестры находились в стесненных обстоятельствах. Мне милостиво разрешили поставить в ванной электрические плитки — достать их можно в городе — и даже согласились продать печку и уголь. Все как будто устраивалось… Оставалось лишь ознакомиться с городом и его окрестностями, присмотреться к условиям жизни, несколько иным, чем в Париже. Я надела непромокаемый плащ, резиновые боты и отправилась на разведку.
Вот и крыльцо и гравий, скрипевший вчера под ногами. Вилла довольно большая, с оштукатуренными, грязно-бежевыми стенами и остроконечной крышей. Сад с прекрасными, оцепеневшими от холода деревьями, дорога… Ряд вилл, какие бывают повсюду, ничем не примечательные, точь-в-точь как та, в которой я поселилась. Вдалеке показался трамвай… это его шум я ночью приняла за вой ветра в трубе… Кругом ни души, дождь… Сестры объяснили мне, что, свернув направо, я попаду в город, налево — в замок мадам Дуайен… если мне хочется посмотреть на него, — разумеется, только издали: теперь туда ходить нельзя — у ворот стоят часовые…