— Если вы не потребуете ключа, мадам, я к вам больше не приду!
Дверь была открыта. Анна, окруженная облаком пыли, всхлипывая, выметала сор на площадку. Из этого облака вдруг вынырнул мой сосед — жандарм; слышал ли он наш разговор из своей комнаты или уже давно вышел на лестницу, не знаю, но он обратился ко мне сквозь завесу пыли:
— Они и у вас таскают, мадам? Я даже делаю пометки на банке с вареньем и на горшке с молоком. Невероятно, до чего прожорливые старушонки!
Мы все трое расхохотались и решили потребовать ключи от наших комнат. Странно все-таки видеть жандарма рядом с собой, не на шоссе, когда он останавливает вашу машину, и не на границе, когда вас беспокоят, требуя паспорт… Каждый вечер до меня доносилось его покашливание, в полночь он отодвигал стул, минуту спустя — скрипел матрац, а затем слышалось легкое похрапывание. Как видно, жандарм готовился к экзаменам более чем усердно.
Старухи дали мне ключ, не выразив ни удивления, ни досады. Так уж всегда получается: я осложняю то, что другим кажется вполне естественным. Итак, теперь дверь моя запиралась. И тем не менее, вернувшись однажды домой, я застала в своей комнате не только обеих сестриц, но и их брата — судебного писаря, которого я как-то уже видела у них. Что случилось, несчастье, пожар? Окна были распахнуты настежь, обе сестры с визгом метались по комнате, а брат, судебный писарь, выбрасывал в окно все, что ему попадалось под руку. Не успела я понять, в чем дело, как на моих глазах за окно полетели две книги, разрезательный нож, несколько яблок и груш… При всей фантастичности происшествия, меня все же поразила на редкость отталкивающая внешность разбушевавшегося судебного писаря: он был плешивый, вроде сестер, ростом еще меньше их, невероятно худые, обтянутые узкими черными брючками ноги напоминали два зонтика в чехлах. Он схватил рамку с фотографией Женни, но тут я, в свою очередь, схватила его за руку:
— Сейчас же поставьте на место!
Судебный писарь в ответ зарычал, однако рамку выпустил, а я крикнула: «Молчать!», перекрыв голоса обеих старух и их братца.
Немедленно воцарилось молчание.
— А теперь объясните мне, что вы здесь делаете?
— Вот что вы натворили! — произнес судебный писарь и трагическим жестом указал на лужу в ванной комнате. Раковина была полна до краев: должно быть, я забыла завернуть кран! У нас то и дело прекращалась подача воды, и я оставила кран открытым, чтобы услышать, когда вода снова потечет. Потом забыла и ушла, а в мое отсутствие пустили воду. На линолеуме стояла лишь небольшая лужица, — очевидно, пострадал нижний этаж: наверно, протекло сквозь пол и прогнившие потолки…
— И большие повреждения? — спросила я, сгорая от стыда, терзаясь угрызениями совести.
— Никаких повреждений, мадам, — с достоинством ответил судебный писарь.
— Почему же вы швыряете в окно вещи, мне принадлежащие?
Разговор сумасшедших! Формула «вещи, мне принадлежащие», машинально слетевшая с моего языка при виде судебного писаря, оказала на него магическое действие: он стал еще меньше ростом и, не проронив ни слова, быстро вышел из комнаты, а за ним обе сестры.
Чтобы выпустить воду, я вытащила пробку из раковины. Странно, зачем мне понадобилось ее затыкать? Должно быть, у этих дам имелся второй ключ; в мое отсутствие они, по своему обыкновению, пришли пошарить, унести, что им приглянется, и заметили, что из крана течет вода… На этот раз они подоспели вовремя. Я вытирала пол, когда дверь распахнулась, и младшая старуха швырнула на стол две мои книги и яблоко. Они, без сомнения, подобрали и все остальное — и яблоки, и груши, и разрезательный нож, но решили оставить их себе. Я сказала: «Завтра же на двери будет другой замок, мадам…» И на этот раз она ничуть не обиделась. На следующий день я, к превеликому удовольствию Анны, поставила американский замок.
Не прошло и нескольких дней после этого происшествия, как старшая сестра упала с лестницы и что-то себе сломала, я не сразу поняла, что именно. Вернувшись с прогулки, я еще у входной двери услышала жалобные крики и стоны: вот уже бог знает сколько времени она звала на помощь, а в доме никого нет. Удивительно еще, что такая хилая старушка безнаказанно ходила по этим рваным, плохо прикрепленным дорожкам и ни разу не упала. Я с трудом перетащила ее в гостиную. С виду старуха была кожа да кости, но оказалась ужасно тяжелой. Пока я возилась с ней, она потеряла сознание, а человек в обмороке становится тяжелее.