И, приближаясь к цели своего визита, вворачивал ней ар оком:
— Мне сдается, в нынешнем сезоне вас как будто умышленно оставляют в тени?!!
Но простушка, нимало не притворяясь, намеков не понимала.
Робость ее как рукой снимало, когда она пускалась рассуждать о своих партиях. И выходило так, что «помощь» совсем не нужна. Ей просто надо ... еще больше работать и для этого беречь силы. Потому, спасибо, она не может ехать вечером в ресторан, завтра репетиция «Корсара». Да, ей только что поручили партию Гюльнары. Чудесная партия. Особенно соло в сцене оживленного сада. Она мечтала о нем еще воспитанницей. Иогансон уже смотрел и хвалил... А что касается поездки в Италию, мама уже согласилась откладывать деньги, хотя пока бюджет невелик. Сейчас занятия идут у Евгении Павловны Соколовой. А разве не заметно? Как будто бы pas ballotte в вариации Снега из «Камарго» получается теперь достаточно плавно? Это ведь старая вариация. Но и новое pas de trois не так уж дурно, а Фокин и Кякшт превосходные партнеры... У Матильды Феликсовны, конечно, был настоящий жемчуг. Хотелось бы ей иметь такой? О да! Когда она станет балериной, у нее непременно будет жемчуг... А следующей партией ей дают вариацию Зари из последнего акта «Коппелии» — там чудесная мелодическая музыка. .. Нет, ей никогда не надоедает работать. Она с удовольствием танцевала бы каждый вечер. Личная жизнь? Но ведь это и есть ее жизнь...
Подступиться было решительно неоткуда. Поклонникам таланта предлагалось созерцать его издали. И... по мере того как отступались любители балетной клубнички, возрастал круг иных почитателей.
Мало-помалу в него включались сослуяшвцы по театру. Там умели по-своему признать настоящее. Все чаще музыка «павловских» вариаций заставляла бросить только что закуренную папиросу или наспех подколоть волосы и спешить в репетиционный зал. Мнение труппы неподкупно. Отдельные актеры могут льстить из выгоды, хвалить по пристрастию. Но когда они группами молча заполняют балкон, опоясывающий зал, и так ate молча уходят с последним аккордом, значит, было что смотреть.
Постепенно усиливался интерес критики. Затертый набор похвал становился непригодным. Павлова, казалось бы, столь преданная академическому порядку, была вестницей перемен. К ней не подходили казенные фразы вроде того, что «типична была г-жа N. в новой роли». Каждая роль наполнялась ею одной найденным, особым, «павловским» смыслом. Это злило тех, кто не умел и не мог писать иначе. Но рто и порождало новую критику, новых зрителей.
Круг зрителей расширялся в нарастающей прогрессии. Под конец он охватил весь мир. Тогда же, в Петербурге, в него входили сановники и студенты, философы и праздные прожигатели жизни, писатели, художники, музыканты. В него входило и множество женщин — от светских львиц до «бестужевок» и гимназисток, хранивших в альбомах портреты Павловой, вырезанные из иллюстрированных журналов.
Годы спустя рто перешло в поклонение. В пору странствий случалось, что к машине танцовщицы сквозь толпу пробивались матери с младенцами на руках. Матерям казалось, что прикосновение и взгляд этой языческой подвижницы сделает детей причастными искусству.
Во всяком случае, прикасаясь к иным обыкновеннейшим танцам, она и верно творила чудеса.
Уральский танец в последнем акте «Конька-горбунка» считался так себе, дежурным блюдом. Его и поручали-то характерным танцовщицам не из первых.
«Уральцы», как пошутил один рецензент, исполняли «казацкие кабриоли».
Сначала выходили шесть пар антуража: три из правой верхней кулисы, три — из левой. Каждая пара действительно делала лицом друг к другу cabriole, за которым следовал размашистый прыжок pas de basque в повороте друг от друга, и вся комбинация повторялась как бы с изнанки. Линии сходились к центру сцены, скрещивались... Затем пары расступались, открывая выход солистке и солисту, начинавшим с новой музыкальной фразы уже заданный пластический ход.
Десятилетиями передавались от исполнительницы к исполнительнице лихой разлет рук и ног в широких прыжках, кокетливая бесшабашность и удаль, упорядоченная симметрией общего рисунка.
Павлову назначили партнершей Гердта. Ей было двадцать лет, ему — пятьдесят восемь.
На последних тактах танца кордебалета грузнеющий, сильно загримированный Гердт, прищелкнув в поклоне каблуками, подал руку бывшей ученице и, улыбнувшись ее расширившимся, вспыхнувшим глазам, вывел из кулис на сцену.
Репетируя, он только прошел с ней порядок, экономя силы в прыжках. И сейчас, с неожиданным ritenuto оркестра в pas de basque (Дриго pa дирижерским пультом на лету подхватил заданный танцовщицей темп), испуганно подумал: «Так я уже >не могу!».