Последние две недели у нее часто бывали галлюцинации. И возникал такой страх, что она металась по подушке, стиснув зубы, жалобно стеная. Она уже почти ничего не ела. Только немного пила. В ответ на упорные расспросы Анны доктор Морэн, наконец, признался, что он опасается близкой развязки. По его совету она увеличила дозу камфары. Но лекарства уже не действовали на истощенный организм больной. Ноги ее настолько отекли, что уколы приходилось делать в руки.
— Ты обещаешь мне, что прогонишь гусениц? — тоном капризного ребенка снова проговорила Эмильенна.
— Да, Мили.
— Прогони сейчас же!
Анна сделала вид, будто сметает что-то с комода.
— Вот, — сказала она. — Больше ничего нет. Спи. Я побуду возле тебя на случай, если они вернутся.
— Да, да, побудь со мной...
Эмильенна закрыла глаза. Анна села в кресло возле кровати, накинула на ноги плед. Вот уже третью ночь она проводила у постели матери. Отец не мог ее заменить. Он, конечно, вначале предлагал свои услуги, но она сумела внушить ему, что ей не нужна ничья помощь, и он смирился с ролью плаксивого очевидца. Конечно, он по-прежнему был в отчаянии из-за состояния своей жены, но это не мешало ему спать сном праведника на диване в гостиной. Анна могла приходить, уходить, зажечь все лампы, греметь кастрюлями на кухне — он не просыпался. Железное здоровье и беспечен, как избалованный ребенок! Таким образом, Анна одна встречала надвигавшуюся смерть. Впрочем, ей этого даже хотелось — из любви к Мили, из присущего ей чувства самопожертвования, из упрямства. Ничто больше не существовало в ее жизни — только страшное приближение конца. В этом мраке даже Лоран отошел на задний план. Правда время от времени она все же поднималась к нему наверх. Он ждал ее там, в своей берлоге, ничем не занятый, изголодавшийся по ней. Казалось, вся его жизнь свелась к ожиданию, когда шаги Анны раздадутся в коридоре. Едва она открывала дверь, как он набрасывался на нее. Несколько наспех сказанных слов, быстрые ласки — и она исчезала на лестнице. Мили была слишком плоха — ее нельзя было оставить даже на час. Анна позвонила на работу и взяла отпуск. Время в доме остановилось. Они были вдвоем с матерью — и никого между ними. Она одна будет бороться со смертью. Мили лежала, раскрыв рот, сомкнув веки, — она тяжело дышала, из груди ее вырывался хриплый свист. Ее длинные тощие, прозрачные руки лежали по обеим сторонам тела, плоского, как пустой конверт. Под простыней от плеч и ниже не просматривалось никаких выпуклостей. Разве только в самом низу — пальцы ног. А жизнь все еще трепетала в этом почти разрушенном теле. Да разве это жизнь — бесконечное страдание. Ради чего? Чтобы обратиться в ничто. И надо было присутствовать, сидеть сложа руки при этой каждодневной пытке. Ждать, когда природа доделает свое дело, тогда как любовь, милосердие и разум приказывали прекратить ужасную агонию. Как бог мог допустить, чтобы Мили пожирала эта медленная, неумолимая болезнь? А если он допустил эту чудовищную, слепую несправедливость, не следует ли пойти наперекор ему? Да, да, бывают случаи, когда человек обязан восстать, когда его священный долг — пойти наперекор судьбе. Навязать ей свою волю. Ради дорогого существа. Достаточно увеличить дозу морфия — и Мили заснет навсегда. Спокойно. С благодарностью. Анна думала об этом сотни раз. Но никогда еще так упорно, с такой трагической настойчивостью, как сейчас. Ей даже показалось, что она сказала об этом вслух. Но нет, просто в мыслях у нее был такой сумбур, что шум стоял в ушах. И каждый вдох матери отдавался в сердце. Зловещая неподвижность вещей завораживала ее и пугала; расширенными зрачками смотрела она на зажженный ночник, прикрытый розовым шелковым платком, на комод, заваленный иллюстрированными журналами, на матовый экран телевизора, на стол, где лежали Милины лекарства и рецепты, сколотые вместе, уже ненужные... Эта домашняя обстановка, которая должна была бы ее успокаивать, как ни странно, лишь порождала в ней страх. Она жила в кошмаре, где тени значили больше, чем предметы, а молчание — больше, чем голоса. Все это создавало у нее гнетущее впечатление. Мозг заволакивал туман. Она сжала зубы, вся напряглась, но не смогла сдержать потока слез. И уткнулась лицом в ладони. Чем больше она старалась не сдаваться, тем больше сгибалась под напором горя. В зловещей ночной тишине раздался еле слышный робкий звонок. Потом еще один. Звонили на черной лестнице. Анна бросила взгляд на мать, встала, вытерла глаза и вышла на кухню. Она уже знала, кого увидит за дверью. Какая нелепость! Она впустила в свою жизнь зверя, не властного над собой и неукротимого! Надо отослать его наверх. В его нору.
Она открыла дверь, и колени у нее подкосились от радости. Конечно, это был он, ласковый зверь.
— Что случилось, Анна? — спросил он. — Ты плакала?
Она отступила на шаг и проговорила, прислонясь к стене:
— Ничего. Но ты не должен приходить сюда!
Он обнял ее и прикрыл за собой кухонную дверь.
— Я там с ума схожу! Это ужасно, что ты здесь переживаешь! Нельзя так себя изводить! На тебе же лица нет! Надо взять ночную сиделку!
— Ну, нет! — вскричала она. — Никто, кроме меня не будет ухаживать за Мили!
— Но почему, Анна?
— Я не хочу, чтобы до нее дотрагивались посторонние. Она — моя. Ее последние часы... понимаешь... я должна пережить их вместе с ней... Она и я... Это... это всего важнее... Тебе нельзя оставаться, Лоран... Уходи, уходи скорей! А вдруг отец войдет...
— При чем тут отец, когда умирает твоя мать, а мы любим друг друга?
Она подумала, что он прав, что все эти условности смешны, что в мире существуют только две священные истины: любовь и смерть. Он поцеловал ее в лоб.
— Анна, — сказал он, — моя маленькая Анна, мне так хотелось бы помочь тебе, быть рядом с тобой, все делить пополам...
Ее растрогал его взгляд умного пса. Он принадлежит ей. Душой и телом.
— Нет, Лоран, — отрезала она. — Я хочу быть одна.
Она вытолкала его за порог. Но он не уходил, продолжая стоять в дверном проеме. Тогда она с силой закрыла дверь, вычеркнула его из своей жизни. И вернулась к матери.
Эмильенна с огромным трудом приподнялась на подушке. Она делала руками в воздухе какие-то слабые, судорожные движения, словно пыталась откинуть простыню. Левая нога ее свешивалась с постели. Анна осторожно положила ногу на постель, прикрыла ее. Гримаса исказила лицо больной, обнажив зубы. Из-под морщинистых век потекли слезы.
— Мне больно, Анна... Я больше не могу...
Эта жалобная мольба поразила Анну в самое сердце. Она не хотела больше этого слышать. Никогда!
— Где у тебя болит, мама?
Эмильенна не ответила и со стоном уронила голову на подушку. Казалось, в ней сидел дикий зверь и пожирал внутренности. Хватит! Хватит!.. Анна решительно подошла к столику с лекарствами. Руки у нее дрожали. «Надо действовать — и не медля. Если я буду тянуть, то потом уже не смогу. Она так страдает... Но что я дам ей взамен? Что знаю я о той бесконечной ночи, куда я отправлю ее? Боже, помоги мне!.. Нет, бог тут ни при чем... Я сама... Скорей! » Она схватила ампулу морфия и отпилила кончик. Пальцы ее не слушались, и ампула упала. Часть содержимого растеклась по полу. Анна стала вбирать в шприц оставшееся. Шприц наполнялся жидкостью. Чистой, прозрачной, смертоносной. Еще одну ампулу. Конец отломан. И вот игла шприца снова втягивает яд. Поршень медленно движется вверх. Рука Анны судорожно сжимает шприц. Только бы не уронить. Еще одну ампулу. Еще одну... Доктор Морэн говорил, что нельзя превышать дозу. Теперь шприц полон, поршень вытянут почти целиком. Ни капельки воздуха. Все готово. Не надо ни ваты, ни спирта. «Прости меня, мама! » Эта фраза прозвучала в голове Анны, и ей показалось, что она сейчас упадет. Скорее вылить содержимое шприца в раковину, все забыть. Нет. Усилием воли она заставила себя склониться над постелью. «Ну давай же... Сейчас, сейчас... » — бормотала она. Взяв руку Эмильенны, она осторожно подняла ее. Рука скелета. Сухонькая, легкая. Анна неотрывно смотрела на желтоватую кожу, нежную и сморщенную, каждый сантиметр которой был ей дороже собственного естества. Она вонзила иглу. Больная даже не вздрогнула. Укол почувствовала сама Анна. До глубины сердца. Она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Поршень медленно — до чего же медленно! — выталкивал жидкость. Казалось, этому конца не будет. Она с ума сойдет... Еще несколько капель. Анна вытащила иглу. Ноги у нее подкашивались. Анна поправила голову Мили на подушке, чтобы она лежала посредине.