— Ну, это уже слишком, отец! Ты понимаешь, о чем ты меня просишь? Ты взрослый человек и сам прекрасно знаешь, что нужно ей сказать!
— Да, да, — пробормотал он расстроенно.
А она снова взялась за вышивание. Через минуту Пьер тихо произнес:
— Значит, послать его так, как есть?
Она не ответила.
— Сейчас и отправить? — спросил он еще.
Опять молчание. Пьер вышел, с трудом передвигая ноги. Словно поднимался на эшафот. Анна старательно работала иглой с желтой шерстяной ниткой и думала о пожаре. Вошел Лоран и положил руки ей на плечи. Дыхание его ласкало щеку Анны. Она еле удержалась, чтоб не отмахнуться от него, как от назойливой мухи.
— Не сходить ли нам после обеда в кино? — предложил Лоран.
— Нет, — ответила она. — Дирекция просила меня приехать в Пантен.
— А мне тоже надо ехать?
— Вовсе нет.
— Когда же ты вернешься?
— Понятия не имею.
Лоран убрал руки с плеч Анны. И с явным разочарованием отойдя от нее, сел в кресло. Он взял зеленую шерстяную нитку в рабочей корзинке и стал машинально накручивать ее на палец. Глаза у него были печальные.
— Что случилось, Анна? — спросил он наконец.
Она вздрогнула, точно до нее дотронулись раскаленным железом. Сколько раз слышала она эту фразу? Сколько раз ей придется слышать ее еще?
— Что-то есть странное в этом пожаре, — сказала она. — Что-то такое, чего я не могу понять...
— Что ты хочешь сказать?
— Так, ничего...
— Да нет же! Говори!
Она отложила вышиванье и пристально посмотрела в глаза Лорану. У нее появилось желание задеть его, уязвить. Она ничего не могла с собой поделать. И, не задумываясь, она отчетливо, звонко произнесла:
— По-моему, тут явно злой умысел, как писали в газетах.
— Но кто мог это сделать? — спросил Лоран.
— У тебя нет ни малейшего представления об этом?
На лице Лорана появилось выражение, какого она еще никогда не видела. Что-то вроде ужаса. Но не перед тем преступлением, в котором она его обвиняла, а перед ней самой. Он смотрел на нее, точно она была чудовищем, которое море выбросило к его ногам на берег. Глаза его выкатились. Губы дрожали. Но он не издал ни звука. Только вдруг двинулся к Анне, клешнями вытянув руки, словно хотел задушить ее. Она видела, как его пальцы протянулись к ее шее, но не двинулась с места. Ей было страшно и радостно. Она не могла ни крикнуть, ни защищаться. С чем он играл? А она сама? Прошло несколько секунд. Руки Лорана медленно опустились. Он медленно повернулся на каблуках и вышел, с такою силой хлопнув дверью, что стена затряслась.
Оставшись одна, она попыталась понять, зачем ей вдруг понадобилось бросать ему в лицо это нелепое обвинение. Она же ни слову не верила из того, что сказала. Всякий раз, когда она злилась, у нее словно включался говорильный аппарат, и готовые штампы слетали с языка, подгоняя друг друга, — неслись широким, непреодолимым потоком.
Пьянея от собственных слов, она утрачивала чувство меры и топтала того, кого хотела всего лишь одернуть. Словно с размаху давала пощечины посреди улицы. Этакое безрассудство! Она улыбнулась. Прилив злобы прошел. На смену ей прошла апатия. В конце концов, ну что тут особенного: еще одна ссора. Вечером ни она, ни он об этом даже не вспомнят.
Когда наступило время обеда, Лоран отказался выйти к столу. Он лежал на постели в комнате Анны, задумчивый и обиженный. Она немного чего-то пожевала, сидя напротив отца. Тот ел с отсутствующим видом, уставясь остекленелым взглядом в тарелку, и лишь машинально открывал и закрывал рот, словно челюсти у него были на пружине.
Во время обеда зазвонил телефон. Анна сняла трубку. Ошиблись номером. Она снова села. Она устала и чувствовала себя бесконечно одинокой. Внезапно ей вспомнился Марк. Далеко ли у них с Коринной зашло дело? Женился он на ней или нет? Ну, какое это имеет значение! Марк для нее больше не существует. Впрочем, он и вообще никогда не существовал. Она встала из-за стола. Отец последовал ее примеру. Он стал похож на тень. Словно вторично овдовел. Она полоснула его взглядом и поспешила уйти.
В половине четвертого она была на складе в Пантене. Две трети огромного помещения, холодного и неуютного, были заняты экспедицией, рассылавшей книги в провинцию. Но в оставшейся трети нетрудно было сделать кабинеты для дирекции, отделив их друг от друга фанерными перегородками. Господин Куртуа поинтересовался, как его основные сотрудники хотели бы распределить помещение. Анна выбрала для себя самый светлый угол. Архитектор делал наброски на больших листах бумаги, подхватывая на лету предложения сотрудников. Он полагал, что все можно будет переоборудовать за три недели. Господин Куртуа считал, что это было бы слишком долго. Архитектор обещал предельно сократить срок. А пока предстояло заняться заменой сгоревшего кабинетного оборудования. После пожара не уцелело ни одной пишущей машинки.
Было уже шесть часов вечера, когда Анна села в метро, чтобы ехать домой. В переполненном вагоне ее сдавила густая жаркая толпа, от душного смрадного воздуха ее подташнивало. Лоран прав: нелегко будет ездить каждое утро на работу в Пантен после того, как она многие годы добиралась до улицы Сервандони пешком за десять минут. И как не согласиться с ним, что каждодневный труд превращает человека в животное! На всех этих мужских и женских лицах, освещенных ярким электрическим светом, лежал отпечаток одинаковой усталости и скуки. Дряблое тело, потухший взгляд, а в голове — нескончаемые мысли о здоровье, семейных передрягах да и о том, как дотянуть до конца месяца. Вагон стремительно мчался от станции к станции со своим грузом живого мяса. Двери открывались — одни выходили, другие входили. Неизвестные, незаметные, сменяющие друг друга люди. И она была частицей этой живой массы. Она, считавшая себя и свои проблемы чем-то уникальным, неповторимым. На Северном вокзале надо было делать пересадку. Огромные рекламные щиты господствовали над кишащей внизу массой, всецело подчиненной им. Анна заспешила туда, где висела надпись: «Пересадка». Переходы, платформа, снова вагон и — те же лица. Уф, наконец-то дома!
Анна была измотана, в голове стоял гул от грохота метро. После городской суматохи — какая тишина в квартире! Пьер сидел в гостиной и, казалось, спал с открытыми глазами и вытянутой шеей. Словно чучело, набитое соломой! Анна прошла к себе и застала Лорана в той же позе, что и пять часов тому назад: он лежал на постели одетый, согнув колени, устремив взгляд в потолок.
— Почему ты снова лег? — спросила она. — Ты болен?
— Нет, — проворчал он. — Я жду тебя.
— Вот так — ничего не делая?
— А что мне делать?
— Ну не знаю! Мог хотя бы почитать!
— Я предпочитаю думать.
— От этих снотворных таблеток ты совсем отупел!
— Ничего подобного! Они хорошо на меня действуют. Принял — и никаких проблем! Как только мне становится тоскливо, проглочу таблетку и погружаюсь во тьму — тишина, отдых...
На комоде — пустая тарелка и стакан, на полу хлебные крошки. Должно быть, он все-таки вставал и брал еду из холодильника. А сейчас за столом откажется есть.
— Поднимайся! — сказала она.
— Зачем? Уже поздно?
— Скоро восемь.
— Вот никогда бы не подумал. До чего же быстро летит время! А что было в Пантене?
— Думаю, что там всех удастся разместить.
— И тех, кто комплектует заказы тоже?
Он язвительно расспрашивал ее, приподнявшись на локтях. И она подумала, что это еще хуже, чем если он злится, как было утром, когда он хотел ее задушить.
— Как только появится возможность, мосье Лассо вызовет тебя на работу вместе с остальными.
— А он не боится, что я подожгу и этот барак?
— Идиот!
— Не волнуйся, я даже на это не способен!.. Что поделаешь, я бываю бешеным только на словах. А как только надо действовать — сдаюсь! Законченный неудачник!
— Ладно, пошли ужинать!
— Что-то не хочется.
Анна вышла из комнаты. Ей тоже не хотелось садиться за стол. Но надо было — из-за отца. Чтобы жизнь в доме шла своим чередом, по раз навсегда установленным законам.