— Я одолжу вам пару простынь. Пойдемте.
Лоран пошел с ней. Она оставила его на кухне, а сама отправилась искать простыни в бельевом шкафу. Когда она вернулась, он стоял, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Анна достала бутылку сухого вина и два бокала: вдруг ужасно захотелось пить!
— Нет, спасибо, — сказал он. — Я не пью вина.
Она посмотрела на него с любопытством.
— Вы что же — аскет?
— Да нет. Но у каждого свои вкусы. Я бы лучше выпил воды.
— Можете вообще ничего не пить, если не хотите.
— Но я люблю воду, — возразил он.
Анна открыла холодильник и достала бутылку минеральной воды. Она всегда держала несколько бутылок про запас для матери.
— Ах, нет, только не эту мертвечину! — воскликнул он.
Он взял у нее бокал, наполнил под краном и поставил рядом с бокалом сухого вина. Анна толкнула дверцу холодильника, и он захлопнулся мягко и плотно, причмокнув резиной. Они выпили одновременно, она — вино, он — воду. Она хотела было спросить, как они теперь собираются питаться там наверху: ведь обычно готовила, наверно, Ингрид. Но удержалась, не спросила. Собственно, почему он стоит здесь — между холодильником и кухонным столом? Надо было пригласить его в гостиную. Но теперь уже поздно.
— Вы живете с отцом? — внезапно спросил он.
— Да, и с матерью. — И, помолчав немного, она добавила: — Моя мать тяжело больна.
Напрасно она это сказала. Теперь он сочтет необходимым расспрашивать ее. Но он молчал. Быть может, не расслышал, что она сказала? Она налила себе второй бокал. А он продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу. Невысокий, с острыми чертами лица, худобу которого лишь подчеркивал яркий свет, падавший с потолка.
— Вы работаете? — спросил он наконец.
— Да, — ответила она. — А вы?
— Я? Я перепробовал три дюжины профессий. А сейчас устроил себе передышку... Подыскиваю что-нибудь... Не спеша... Я из тех, кого называют неудачниками...
— Вы не учились после школы?
— Учился. Год в Школе декоративного искусства...
— Так вы рисуете?
— Как курица лапой.
Она улыбнулась.
— А почему бы вам не попробовать рисовать для рекламы?
— Надо будет подумать. А что делаете вы?
— Я работаю в одном издательстве, в отделе оформления книг.
— В каком издательстве?
— «Гастель».
— А, вот как... А ваш отец?
— Он, можно сказать, отошел от дел...
— Мечта моей жизни! — воскликнул он, широко разведя руками. И тотчас посерьезнев, добавил: — Через несколько дней я, наверно, вернусь в тот гараж, где я работал мойщиком машин... Там у меня еще остался один приятель...
В кухню вошел Пьер с книгой под мышкой.
— А, ты здесь, Анна, — сказал он. — Я не слышал, как ты вернулась.
С Лораном он поздоровался наклоном головы. Тот не спеша выпрямился. Рука Пьера потянулась к бутылке. Наливая вино в бокал, он осведомился, как чувствует себя «эта молодая женщина, которую увезли на «скорой помощи»». Узнав, что произошло, он вздохнул и покачал головой. Потом сказал:
— А вы знаете, что родильный дом, куда вы ездили сегодня утром, не что иное, как бывшее аббатство Пор-Руайяль, где настоятельницей была мать Анжелика Арно?.. Во время революции там сидели в заточении Малерб, мадемуазель де Сомрей, Флориан...
Он умолк и маленькими глотками принялся пить вино. Лоран взял простыни и направился к двери. Анна вышла с ним на площадку и постояла, глядя ему вслед, а он стремительно побежал вверх, перепрыгивая через ступеньки. Затем она поспешила к Мили, которой уже явно надоело лежать одной.
— Уже поздно... Куда вы все запропастились? Я хочу апельсинового сока...
Анна закрыла дверь квартиры и пошла вниз по лестнице, держась за перила, низко свесив голову. Заботы неотступно следовали за ней ступенька за ступенькой. Со вчерашнего дня добавили еще один укол. Теперь уже пять в день. Оглушенная морфием, мать большую часть дня дремала. Ее раздражительность, частая смена настроения уступили место полному безразличию. И по мере того, как морфий убивал в ней личность, в доме наступала тишина. В спальне была уже не истерзанная болью, измученная, требовательная женщина, а безвольный манекен, который можно было поворачивать, мыть, колоть в строго установленные часы. Сознавала ли Мили, что это — предвестие скорого конца? Вот если бы она могла как-нибудь вечером мирно заснуть и больше не проснуться! Эта мысль на минуту вывела Анну из состояния равновесия, точно она оступилась. А ведь пора было бы признать неизбежное. На этой стадии болезни надеяться уже не на что — надо лишь желать матери спокойной смерти. Хорошо бы все время быть подле нее. Или, по крайней мере, забегать несколько раз в день... Сколько времени еще будет длиться эта страшная борьба за жизнь?
Когда Анна проходила мимо помещения привратницы, та вдруг возникла на пороге и громогласно объявила:
— А, мадам Предайль! Ваш жилец выехал сегодня утром. И попросил меня передать вам это!
Анна взяла из рук привратницы сверток, письмо и ключ. Кончиком ногтя она проткнула сверток — показался кусочек белой ткани: простыни. Она сунула ключ и письмо в сумку.
— Можно оставить у вас сверток? — сказала она. — Я заберу его, когда вернусь с работы. А как его друзья? Они тоже съехали?
— Шведы? — переспросила привратница. — Да они уже больше недели как убрались! Подумать только, несчастная женщина!..
Анна не стала слушать ее причитания и выскочила на улицу. На работе повседневные дела так закрутили ее, что не оставалось ни минуты подумать о чем-либо постороннем. В одиннадцать часов ее вызвал господин Куртуа и сообщил о решении выпустить полное собрание сочинений Оскара Уайльда. Ему хотелось, чтобы это было сенсационное издание. Анна записала все его пожелания.
Марк пригласил ее пообедать. Она зашла домой, чтобы обиходить мать, и затем встретилась с ним в маленьком ресторанчике на улице Сен-Бенуа. Около сорока человек сидело в темном зальце, пропитанном запахом жарящегося на углях мяса. Марк был в ударе. Он рассказывал о своей работе, своих проектах... На этот раз Анна слушала его с интересом. Тогда, у них дома, за ужином, он раздражал ее, а теперь, на нейтральной почве, она получала удовольствие от его общества. Внезапно она услышала:
Не знаю, что со мной происходит, Анна, но каждая минута моей жизни связана с тобой. Сто раз в течение дня мне хочется спросить твое мнение, рассказать тебе о моих заботах. В Канаде, когда ты была далеко, мне казалось, что между нами все порвано, кончено... Но здесь... Ах, Анна, если бы ты могла понять...
— Я понимаю, Марк, — сказала она. — Мне тоже приятно с тобой. Но это вызвано дружбой, доверием к тебе. Нельзя приказать прошлому вернуться...
Он грустно улыбнулся.
— Ты права... И все же, Анна, Анна...
— Расскажи мне лучше о своей работе, — сказала она.
Эти легкие вспышки нежности, подумала она, делают их встречи еще приятнее. Ей было хорошо в этом тесном ресторане с человеком, который стал для нее теперь просто другом, его неусыпное внимание льстило ей. Он отвез ее на работу в своей машине. На столе у нее лежала гора писем. И вдруг она вспомнила о письме Лорана, которое с утра носила в сумке. Дел было столько, что она не успела его прочесть. Анна распечатала конверт. Лист обычной бумаги был исписан нервным почерком, сползавшим в конце строк книзу:
«Меня глубоко тронуло то, что Вы сделали для моих друзей и меня. И мне хотелось рассчитаться с Вами за квартиру до отъезда, но не могу. Сделаю это позднее. Если Вы не против, чтобы я жил у Вас наверху, — напишите мне об этом. Мы с Вами мало общались, но я почувствовал в Вас такой ум, такую чуткость, что не перестаю думать о Вас... »
В углу был нацарапан адрес:Экс-ан-Прованс, бульвар Республики.
Анна сложила листок и убрала его в сумку. Почему он вдруг уехал? Почему написал письмо? Почему оставил свой адрес? Зазвонил телефон: господин Куртуа выражал удивление, почему ее нет на совещании по рекламе.
Вечером, возвратившись домой, она вдруг решила посмотреть, совсем ли Лоран съехал. Ей зачем-то непременно понадобилось убедиться в этом самой. Она поднялась на седьмой этаж. Комната была в полном порядке. Матрас на железной койке свернут, в шкафу — пусто, пол подметен. На стене висел план метро, прикрепленный кнопками. Анна не заметила его в прошлый раз. Стекло в мансардном окне было черное от копоти и пыли. Из-за стены доносился чей то голос. Было холодно и сыро. Голая лампочка, свисавшая на проводе с потолка, освещала все ровным белым светом. Анна стояла, опустив руки, забыв обо всем. Ее завораживала эта пустота. Она могла бы сейчас сказать, какого цвета были брюки на Лоране, когда она увидела его в первый раз. Из грубого синего полинявшего полотна, с заплатами на коленях. Длинные блестящие волосы теплого каштанового цвета обрамляли его мужественное лицо с тяжелой челюстью и мясистыми губами. В глазах поблескивали золотистые искорки.