И тут слёзы наконец-то прорывают ледяную преграду, и я ощущаю, как они бесконечным потоком омывают моё лицо. Легче не становится, напротив, ощущаю, как со слезами меня покидают остатки тех сил, что ещё позволяли хоть как-то двигаться. Без сил падаю на могильную плиту и глажу её руками. Там, под ней — самый близкий мой человек.
Что-то шипит Матильда, бубнят её дочери и меня пытаются стащить на землю. Нет, нет, никуда отсюда не уйду! Дайте побыть ещё хоть немного рядом с папой. Слышу глухой голос священника, который просит оставить дитя в покое.
И все уходят.
Мы остаёмся одни.
Сколько — не знаю. Когда выхожу наружу, там уже ночь. Всё, слёзы вышли из меня, и остался только пустой сосуд, в котором нет ничего, даже боли. И это хорошо.
На пороге склепа оборачиваюсь и смотрю на папин саркофаг. Я ещё вернусь, обязательно вернусь.
Иду по кладбищу, не испытывая даже тень страха. А ведь в детстве, когда мы играли тут с другими девочками, было так жутко брести между обиталищами мертвецов. Казалось, вот-вот сбудутся страшные истории, которые мы рассказывали друг другу и из тёмного проёма покажется оживший труп, или даже вампир.
Мне кажется или в дверях королевского склепа мелькает что-то белое? Нет, наверное, просто кажется. Кто ещё будет ходить здесь среди ночи?
Бреду к воротам и отворив их, останавливаюсь.
Ветер, посвистывающий между склепов, приносит: «Аннабель».
Долго смотрю на кладбище, но более зов не повторяется.
1
Некоторое время просто болтаю руками в холодной прозрачной воде. Пальцы стынут, и кажется, будто на ладонях у меня — белые негнущиеся сосульки. Да белые, потому что песок убрал распроклятую сажу, которая, как мне кажется, въелась в каждый кусочек кожи, превратив её в ужасную чёрную кожуру. А ведь когда-то папа целовал мои ладошки и говорил, что у его прекрасной дочери — самая нежная и чистая кожа во всём мире.
Где эти времена?
Брызгаю себе в лицо водой и некоторое время сижу с закрытыми глазами. Слышу журчание воды, шелест листьев и тихое сопение Бернадет. Подруга не мешает моему отдыху. Уж кто-кто, а она отлично понимает, чего стоят для меня эти редкие мгновения полного покоя и тишины. Прежде, в той, другой жизни, когда папа был жив, я часто помогала Бер и уж точно сочувствовала бедняжке.
Ну что же, теперь, видимо, настал её черёд. Как говорила старая Нинет, судьба весьма иронична и всех изгибов её иронии нам не дано предусмотреть.
Открываю глаза и гляжу на другой берег. В этом месте Занс сужается так, что на другую сторону реки можно запросто добросить камнем. Чуть дальше, там, где деревья стоят не так тесно имеется что-то, вроде мостика. Папины ребята свалили пару дубов и протянули верёвку, так что можно смело переходить сонный поток. Всякий раз, когда стою на мостике и смотрю на воду, вспоминаю, как папа водил меня по этим местам, открывая секреты своих владений.
Папа… Куда не взгляни, здесь всё напоминает о нём. И от этого неутихающая боль в груди разгорается с новой силой. Но уж лучше побуду здесь, вспоминая о папе, чем возвращаться в тот ад, который я ещё не так давно называла своим домом.
— Побудем ещё? — тихо спрашивает Бернадет. Она поправляет омюс и прячет выпавшую рыжую прядь. Смешно, но за цвет волос мою подругу некоторые искренне считают ведьмой. Диакон из Веренара призывал испытать ведьму водой и огнём и очень хорошо, что его хватил громовой удар, так что злая участь обошла Бернадет стороной. — Тебя не станут ругать?
— Когда я уходила, они спали, — смотрю на небо, где золотой диск луны точно кутается в ошмётки туч. Они напоминают ту одежду, которую Матильда выдала мне, взамен новых, подаренных папой котт и сюркотт. — Так хочется, чтобы они не просыпались вовсе.
— Нельзя так говорить про людей, — возможно, мне кажется, но в голосе Бернадет звучит плохо скрываемая насмешка. Уж она-то знает, какими «хорошими» бывают некоторые люди. И они уж точно не забивают свою голову мыслями, можно ли желать ближнему смерти. Искренне от всей души желать.
Как этого желаю я.
А ведь папа говорил мне, чтобы я всегда делала только добро. Делала добро и не думала причинять зла даже врагам. И я тогда обещала… Кто мог подумать, что дела повернутся именно так? Папа прости.
— Мама мне говорила, — продолжает Бернадет, — что все добрые и злые поступки рано или поздно возвращаются к тебе. Иногда даже сверх того, что ты сделал.
— И что, вернулось к ней то терпение, когда твой отчим её лупил, перепив вина? — сумрачно спрашиваю я и ещё раз тщательно тру лицо. Потом рассматриваю своё отражение в медленно бегущей воде. Вроде бы чистое лицо. А нет, вот тут, возле уха ещё осталось чёрное пятно. Распроклятая сажа!