Спускаюсь по лестнице, проклиная скрипящие ступени. Кажется, я такая тяжёлая, что вот-вот проломлю дерево и руху вниз, в подвал. При каждом скрипе сердце замирает и лишь когда противный звук утихает, начинает стучать дальше. Чувствую, что по спине ползут ручейки пота.
Опустившись, некоторое время стою, прислушиваясь к каждому подозрительному звуку. Что-то тихо поскрипывает в стенах — наверное жуки, а может быть и мыши, не их сейчас стоит бояться. А вот отдалённый противный смех, так может веселиться или Анна или Жанна, сейчас не разобрать. Хорошо, что судя по тихому звуку, обе где-то далеко отсюда. А во, где сейчас Матильда я не знаю и это плохо.
Крадусь возле стены, пытаясь удержать в поле зрения все двери, которые могут в любой момент открыться и пустить ко мне мачеху. Я так сосредоточена на дверях, что не смотрю себе под ноги. И лишь наступив на что-то мягкое, понимаю, что произошло что-то неладное. И это ещё до того момента, когда отвратительный протяжный звук разрывает тишину. Это похоже на вопли замученной в аду души, так что на мгновение я замираю, не в силах сделать и шага.
А потом Поль, продолжая мерзко верещать, бежит прочь и остановившись у противоположной стены, выгибает спину и шипит на меня. Но ему нет нужды угрожать: всё самое страшное уже произошло. Одна из дверей распахивается и на пороге замирают Жанна и Анна. Страх и любопытство в глазах сестёр меняются на злость, и Анна кричит, указывая на меня пальцем:
— Мамочка, мерзавка сбежала!
У меня сохраняется надежда, что Матильда была вместе с дочерями и сейчас стоит за их спинами. С этой надеждой я срываюсь с места и как можно быстрее бегу к входной двери. Вопли сестричек слышны из-за спины, но кажется обе не торопятся начинать преследование.
Почему, понимаю, когда добегаю до двери и распахиваю её. В проёме стоит чёрная от злости Матильда и держит в руках палку, поднятую для удара. Я едва успеваю вскинуть руки и это помогает смягчить сильный удар. Второй же бросает меня в черноту беспамятства.
Впрочем, это не полное беспамятство. Сквозь плотное безмолвие, как будто меня с ног до головы обмотали плотной мягкой тканью, я ощущаю, как меня за волосы волокут по земле и выкрикивают что-то яростное и злобное. Время от времени демон, который тащит меня, останавливается и бьёт по рёбрам носком башмака. Но боль от ударов, как и боль в голове вязнут в той самой плотной материи.
Потом меня швыряют на землю и внезапно яркий солнечный свет становится тусклым, как будто на небо набежали плотные тучи или вдруг наступил глубокий вечер. Вечер? Но ведь вечером я должна была направиться на встречу с феей!
Эта мысль ужасает меня так, что я тотчас прихожу в себя. Это и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что я наконец становлюсь той самой Аннабель, какой была всегда. Плохо, потому что вся та боль, которую мне причинили, набрасывается на меня, точно волк на свою жертву. Болит всё: голова, тело и ноги с руками. На руках и ногах — синяки, на теле, вероятно, тоже и хорошо, если у меня не сломаны рёбра, потому что при каждом вдохе я ощущаю дикую резь. Коснувшись лица, понимаю, что на нём полно порезов, а лоб — разбит.
Первая мысль: как я в таком виде смогу попасть на бал? И лишь задумавшись над этим, я понимаю, что дела обстоят даже хуже, чем мне представлялось в начале.
Я — в сарае и его дверь закрыта. Только сейчас я начинаю понимать, что именно кричала дьяволица, притащившая меня сюда. «Ты останешься здесь до завтра, — вопила Матильда, потрясая палкой над головой, — И завтра я ещё подумаю, выпускать тебя на свободу или дать сдохнуть от голода!»
Это — настоящий кошмар: мало того, что меня избили до полусмерти, так я ещё и заперта, без возможности выбраться наружу. Едва ли кто-то рискнёт освободить меня и навлечь на себя гнев хозяйки. Как сегодня стало понятно, нет предела её мстительности и злобе. И да, я никому не желаю испытать то, что довелось перенести мне.
Мне никто не поможет. Я не попаду на бал, не встречусь с Карлом и не получу от феи обещанный ею подарок. Пожалуй — это самый чёрный день, после того, когда умер папа.
Я падаю на землю и рыдаю, ощущая, как отчаяние накрывает меня своими тяжёлыми тёмными крыльями.
Больше всего на свете я желаю сейчас умереть.
16
Некоторое время я лежу на земле, ткнувшись лицом в ладони и не думаю ни о чём. Так легче, когда голова абсолютно пуста, потому что стоит вспомнить произошедшее, осознать своё настоящее и слёзы тотчас жгут глаза, почище раскалённого металла. Тогда в груди открывается адская дыра, которая готова сжечь меня полностью, погрузить в вечность, полную нескончаемых страданий.