Тогда Атце встал и обнял Вилли за плечи.
Он протянул руку Отто Эльснеру.
— Да, вчера меня там не было, Отто.
Оба долго смотрели друг другу в глаза.
Потом Атце сказал:
— Я сейчас пойду на завод!
Вскоре после этого рабочие завода «Оренштейн и компания» вышли из здания. Мощная волна протеста прокатилась по Берлину:
«Долой фашизм!»
В тот день, когда берлинские рабочие хоронили своих убитых товарищей и несли тридцать три гроба, Атце Мюллер, Вилли и Элли тоже шли в траурной процессии. Дети бросали цветы на катафалки.
Вместе со своим другом, вместе со всей толпой они пели похоронный гимн рабочих:
Отцу пришлось ещё с неделю пролежать в постели. Атце принёс ему с завода большой пакет и цветы от рабочих.
Он отдал фрау Эльснер конверт с деньгами:
— Это для Отто. От товарищей.
Анни строго говорила отцу:
— Ты поднимешься только тогда, когда я тебе разрешу.
— Вот кто стал бы отличным доктором! — с улыбкой сказал Эльснер Атце Мюллеру.
— Может быть, твоя Элли и станет когда-нибудь доктором. Или вот твой парнишка! А мы пока, кроме как сёстрами в рабочей санитарной дружине, никем стать не можем. Зато уж делаем своё дело от всей души!
— Да, Анни, ты это доказала.
Анни рассмеялась:
— Завтра можешь вставать!
— Да, он может вставать, — сказала фрау Эльснер. — Вот и брюки я ему залатала!
Она поставила две искусные заплатки в виде квадратиков на те места, где прошла пуля. Первый раз в жизни она не ругалась за «рваные штаны», хотя это были единственные брюки Отто.
Доктор Хольц вскоре вынужден был переехать в другой район. Его приёмная была всё время пуста, и многие из его коллег тоже не хотели больше иметь с ним ничего общего. Потому что на его двери всё снова и снова появлялась надпись мелом: «Полицейский шпик!»
ПОБЕГВ ПРАГУ
Матери очень хотелось, чтобы у неё перед кухонным окном росло хоть немного цветов. Весь день ей приходилось смотреть на серую стену соседнего дома Здесь в Берлине, в районе Нойкёльна, все дворы были похожи на каменные ямы.
— Такой игрушечный садик, вот что тут надо бы, — часто говорила она.
Отец с Вальтером смастерили «игрушечный сад» — доска с загородкой, вот и всё. Оставалось только его покрасить и прибить под окно.
— Можно, я буду красить, отец?
— А уроки?
— Готовы!
Вальтер принёс тетради и показал отцу:
— Вот! Математика, сочинение… Всё!
— Ну как в седьмом, справляешься?
— Учитель Паппендиф считает меня первым учеником.
— А Уши?
— Да на самом деле она лучше меня учится!
— И ты с ней всё по-прежнему дружишь?
— С Уши? Ясно, дружу!
По лицу его было видно, что он этим очень гордится.
— А как маленькая Сара Абендрот? — Отец вытер кисточку, которую отмывал от краски, и внимательно поглядел на Вальтера.
Вальтер вздохнул:
— Ей не сладко приходится. Все её дразнят, прохода не дают.
— Все? — мать опустила на колени носок с начатой штопкой. — И ты тоже?
— Я? Да ты что, мама! Мы с Уши играем с ней на всех переменках. Но Паппендиф на каждом уроке ругает евреев.
— Бедная девочка! — мать ласково провела рукой по волосам Вальтера. — Никогда не будь жестоким и бессердечным, сынок!
Вальтер часто рассказывал дома про школу и про учителя Паппендифа. Теперь тот всегда ходил в коричневой рубашке,[4] а для похвалы знал только одно слово: «чётко». Он и сам двигался чётко, словно паяц на верёвочке. И про Сару Абендрот Вальтер часто рассказывал — как она тихо сидит одна на своей парте в углу. Паппендиф никогда её не вызывает. Эта девочка с бледным лицом для него просто не существует.
— Бедная девочка! — повторила мать. — Им становится всё труднее и труднее. — Она вздохнула.
— Это позор для всех нас! — Отец стукнул кисточкой по столу, словно хотел кого-то пристукнуть. — Уж хоть ты-то не обижай маленькую Сару!
Мать продолжала штопать.
Отец протянул Вальтеру пакет с зелёной краской.
— А может, ты и в самом деле сам покрасишь? Мне скоро пора уходить.
— Ура! — крикнул Вальтер.
— Достань с антресолей бутылку со скипидаром, — сказал отец.
Мать расстелила на столе газету. Отец поставил на неё «игрушечный сад», но как только Вальтер вышел за дверь, он сказал жене:
— Этот товарищ из Праги всё-таки не пришёл.
Они помолчали. Оба думали об одном и том же: сегодня вечером придётся уничтожить записку и сообщить Максу.