Не препятствуя преследованию христиан, император все-таки старался смягчить строгость законов против них, и нельзя свалить всю ответственность на него за те жестокости, которые совершались вне Рима, в провинциях, над христианами. Толпа оставалась безжалостною, невежественною, привычной к кровавым расправам, к кровавым представлениям цирка. Наиболее страшные гонения обусловливались именно взрывами народной ненависти и нетерпимости, теми поступками, к которым можно применить слова Христа: «Не ведят бо что творят». Случалась ли голодовка, происходило ли наводнение, или разражалась какая-либо эпидемия, народ волновался и кричал: «На арену их, христиан! В цирк!
Львам!» Разные бедствия, претерпеваемые страной, народ считал посланными свыше — разгневанными богами — и поэтому усердствовали в набожности, требуя умилостивления верховных мстителей всеобщими жертвоприношениями, а христиане, конечно, отказывались участвовать в языческих молениях. Поэтому «галилеяне» и считались плохими гражданами, даже врагами отечества: равнодушие их к общественным бедствиям было слишком очевидно для толпы.
Допуская гонения на христиан, Марк Аврелий все-таки оставался «великим государем по милосердию своему и доброте», что подтверждают современник его Тертулиан и другие христианские писатели.
VI
Около 166 года некоторые германские племена образовали в Богемии, Моравии и в северной части нынешней Венгрии могущественный союз. Теснимые с севера готами, маркомане, вандалы, квады, свевы и другие варварские племена двинулись к границам римской империи. От их страшного натиска дрогнули римские легионы и начали отступать... Вся Италия ужаснулась! И тут Марк Аврелий оказался на высоте своего призвания. Он не любил вообще войны, но не мог в таком случае не поднять меча. Необходимость заставила его воевать, и тем не менее войну он повел хорошо, сделавшись «по обязанности» великим полководцем, что засвидетельствовано историей.
К ужасам вспыхнувшей войны прибавилось другое бедствие — страшная чума.
Римляне в отчаянии отправились за помощью к своим богам. Император, в качестве главного жреца (понтифекса), присутствовал на жертвоприношениях, и на одном из них он погрузил в сосуд с жертвенною кровью дротик, принесенный из храма Марса, а затем дротик этот был им брошен по тому направлению, где был неприятель. Началось всеобщее вооружение.
С этого времени Марк Аврелий зажил лагерною жизнью около Вены, на берегах Грана и в Венгрии, и тут, несмотря на беспредельную тоску, временами охватывающую его душу, он «изрядно» воевал с маркоманами и квадами. Солдаты любили его и исполняли свое дело старательно, так что варвары были отброшены на левый берег Дуная.
Марк, оставаясь добродушным мудрецом, даже к этим диким полчищам относился по-своему, т. е. по-человечески, стараясь действовать на них силою слова, убеждением, проповедуя им о справедливости и благообразии поступков... Старания его отчасти увенчались успехом: он успел-таки внушить этим дикарям уважение к себе.
Если бы императору не пришлось возвратиться в Рим (для подавления смуты вследствие действий Авидия Кассия) ему, может быть, удалось бы сделать из Маркс-мании и Сарматии две римские провинции и, таким образом, спасти будущность империи.
Самым тяжким лишением для Марка Аврелия во время этого похода было отсутствие общества его друзей — ученых и философов: все они остались в Риме, испугавшись неудобств и разных неприятностей лагерной жизни. Занятый весь день военными делами, Марк по вечерам уединялся в своей палатке, и тут только мог заняться своим рассмотрением совести, докапываться до причин тех или других побуждений размышлять о безопасности борьбы, которую так мужественно вел... Остановившись на мысли о суетности всего земного, он начинал сомневаться в законности своих собственных побед над врагом. «Вот паук поймал муху (писал Марк) и, наверное, гордится своею ловкостью; изловивший зайчика тоже хвалится охотничьими талантами; вон тот выудил сардину и радуется, тогда как этот хвастается победой и одолением дикого кабана, а другой... тоже победой и одолением сарматов! С принципиальной точки зрения все они разбойники».
«Беседы Эпиктета» были любимою книгою Марка Аврелия. Он перечитывал ее с наслаждением и, так сказать, бессознательно, невольно стал подражать этим «беседам», что и было причиною написания другой книги под заглавием «По поводу самого себя»: она составлена по записи отдельных, отрывочных мыслей Марка (из двенадцати тетрадок императора), появилась под таким заглавием уже после его смерти. Писал он свои заметки и «мысли» совсем просто, без украшений, исключительно для себя, с единственной целью — излить душу, высказаться только одному существу — Богу. Строго говоря, император не принадлежал ни к какой философской школе, "хотя в основе его умозрения главным образом лежало учение стоиков, но переработанное в духе римлянина. В книге «По поводу самого себя», не имеющей никакой догматической основы, не следует искать учености, но зато эта книга никогда не устареет: смело можно сказать, что всякий найдет в ней для себя много поучительного. Автор не решает никаких спорных вопросов, а просто излагает свои мысли, но эти мысли в высшей степени гуманные. Что касается теологии Марка Аврелия, то она у него сбивчива, противоречива; он не имеет определенного взгляда на душу так же, как и на бессмертие души, но это нисколько не мешало ему быть религиозным, а главное — высокой нравственности человеком. Идеи нравственного порядка он совершенно отделял от идей теологических и, например, чувство долга ставил вне всякой зависимости от метафизических понятий о первопричине. В одной из его тетрадок записано следующее:
«Если боги действительно существуют, то необходимость навсегда покинуть людское общество не имеет в себе ничего ужасного. Если же богов нет или они есть, да вовсе не занимаются человеческими делами, Тогда нечего и дорожить жизнью, которая не покровительствуется свыше... Но, конечно, высшие существа есть, и они принимают близко к сердцу человеческое житье-бытье»...
Есть у Марка и такие мысли:
«Человеку дано некоторое количество дней для прожития их на земле; эти дни он должен прожить согласно законам природы; когда же наступит час разлуки с жизнью, ему надо с чувством кротости подчиниться этой необходимости, как подчиняется падению с родной ветки созревшая оливка: падая, она благословляет и само дерево, и ветку, продержавшую ее до этого момента. Все, что тебе, вселенная, угодно — угодно и мне! Все, что совершается во благовремении для тебя — благовременно и для меня. О, мать, природа! Я пользуюсь всеми плодами, которые даруют людям твои времена года. Все от тебя и все в тебе, а потому к тебе все и возвращается».