— Ты не знаешь, что за язвы на шее Совал Раксиос? — спросила Анакс, когда они просмотрели вековую запись со смирно лежащими замороженными инопланетянами. — Маленькие тёмно-синие образования на её гребнях. Ты видела такое раньше?
«Да что ты знаешь о том, как умирают дреллы?»
— Не могу сказать, что видела. На Кхар'шане есть пара ядов, которые сделают тебе милый гнойный шарф, но не синий. «Материнское молоко» настолько едкое, что разжижает глотку с полглотка. Так что они были бы красными. От «Отрады бедняка» будешь блевать сиреневыми катышками, пока слюна не вскипит и не сваришься в собственных жидкостях. «Последняя шутка» буквально превращает кровь в жидкость для розжига, которая воспламеняется от электрохимической болевой реакции мозга и сжигает тебя изнутри, так что у этих бедняг определённо были бы язвы по всему телу, такие большие, толстые оранжевые бляшки, которые могут быть синими, если яд был несвежим, но… Кхм… Они довольно быстро взрываются, так что это, скорее всего, не наш случай. — Борбала, посмеиваясь, откинулась в кресле. — Эй, я как-то раз обделила свою племянницу Гийюлу поставками красного песка и гетского металлолома, поэтому она обмакнула мои кисточки в «Отраду бедняка» — какая же всё-таки умница. Полагаю, она рассчитывала, что когда я оближу кончик кисти, чтобы поставить хорошую, чёткую точку, то узнаю, что она обо мне думает. Разумеется, меня травили столько раз и столько разных людей, что обида маленькой девочки не смогла пробить мою аутоиммунную защиту. Бедная глупышка Гийюла. Сейчас изучает болотное дно.
Борбала вдруг, похоже, заметила, что Анакс перестала смотреть на экран и изучает её.
— Что? Не я её туда отправила. Это сделал Игнак. О, но Игнак тоже оказался на дне болота. Другого болота. И в конце концов выбрался. Игнаку никогда не нравились девочки. Игнаку нравились ножи. Где я ошиблась? Клянусь своими глазами, женщина, что ты на меня пялишься?
Анакс потрясла головой. Она попыталась представить батарианку в халате художника, держащую в руке палитру с акварелью и рисующую лилии в пруду. Всю жизнь она представляла о людях самое лучшее и самое худшее, на что те были способны. Но не смогла представить это.
— Ничего.
— Что? Я люблю рисовать. Я сложная личность, Анакс Терион. Ты должна попробовать выразить себя в искусстве. Может, это немного расслабит стальной стержень в твоей спине.
Анакс улыбнулась аккуратной улыбкой, предвещающей развязное хвастовство.
— Я стала первым дреллом, победившим в ханарской поэтической дуэли на Ньяхире, чьё имя выжгли огнём на горе Вассла. Я достаточно самовыразилась, Борбала Феранк.
— Боги, звучит ужасно. Только не цитируй, пожалуйста. Не нужно делать это утро ещё хуже.
— Всё ещё не утро, — поправила её Анакс.
Терион перевела взгляд обратно на экран. Команда Полуночников «Зелёные-5» проводила обход через одну сотню и шестьдесят лет после вылета. Она увидела своего друга Осьята, проверяющего приборные панели. Осьят Раксиос. Неужели именно ей придётся рассказать ему о Совал? Они наблюдали, как четыреста семьдесят лет назад команда заканчивала работу и возвращалась в свои криокапсулы.
— Тебе жарко? Здесь становится очень жарко, — пожаловалась Борбала, ослабив кожаные ремни на своём нагруднике. — Я потею, как зверь.
— Мне нормально, — пожала плечами Анакс. Ей нравилась жара. Она была создана жить в палящей пустыне. Вселенная просто… никогда не давала ей такого шанса. Однако на мосту и в самом деле, казалось, стало гораздо жарче, чем когда они пришли.
Счётчик даты в углу снова начал ускоряться, потому что камера не засекала никакого движения, и запись проматывала десятилетия за пару мгновений.
— А ты видела раньше такие язвы? — через несколько минут спросила Феранк. — Они выглядели… выглядели какими-то пыльными, тебе не кажется? Это было странно. Замороженные бляшки должны бы блестеть. Странно.
Изображения с камер проносящегося во сне сквозь пространство и время «Кила Си'ях» отражались в змеиных глазах Анакс, как в маленьких экранчиках.
— Возможно, видела.
— Тогда почему бы тебе не притащить свою тощую зелёную задницу в лабораторию и не рассказать им?
— Потому что я могу ошибаться. Надеюсь, что ошибаюсь. Ничего в этой Вселенной я не хочу больше, чем сейчас ошибиться. Потому что если я не ошибаюсь, то должно произойти что-то невообразимо ужасное, чтобы на глотке дрелла появились эти нарывы. Если я не ошибаюсь, это будет последняя лёгкая ночь в моей жизни. Или, по крайней мере, последняя ночь без происшествий. И я провожу её перед голомонитором с батарианской пенсионеркой.