– Других вариантов нет, – Павел поднялся с кресла, – Либо Карфаген станет частью человеческой империи, либо его народ будет в рабском положении в любой инопланетной державе…
– Это угроза, господин посол? – фыркнул господин де Риверо, – Я полагаю, на этом стоит закончить наш разговор.
– Нет.… Да как же вы не понимаете?! Враг у ворот! – задыхался эмиссар от волнения, – Он трубит в рог, созывает свои бесчисленные полчища, уже готовится нанести удар! Если Вы подпишите договор – Карфаген будет спасён, он будет под протекцией Императора!
– ДОВОЛЬНО! – приказал господин Ивановский, – Я так полагаю, Вы рассказываете нам страшилки о чужих, чтобы запугать… А ваши угрозы? Неужели я слышу скрытое, ядовитое объявление войны? Вы лишь хотите использовать наш мир в военных целях!
Павел съёжился, вжался в кресло, беспомощно обводя беглым взглядом советников.
– Послушайте меня…
– В карцер его! – требовал господин Ульве, – В карцер, в карцер! Покажите, что мы делаем с врагами Республики!
– Стража, – похолодел Константин, басом заглушая ропот, – Покажите господину Космидису наш карцер.
Несмотря на резкую агрессию карфагенян, послы схватились за подручные средства. Павел ужаснулся ещё больше, отчаянно размахивая руками: он надеялся, молился, что всё обойдётся без происшествий.
Но он наивно полагал, что Карфагену нужен мир. Едва его соратники успели что-то сделать, едва их оглушили тяжёлыми и размашистыми ударами винтовкой и прикладами… Он остался один, окружённый хищно ухмыляющимися солдатами.
– Вы совершаете ошибку! – воскликнул Павел, едва его рук коснулись пальцы стражников, – Уверяю вас, вы пожалеете!
III. Homo homini lupus est
«Терра. Возможно, одна из самых прекрасных планет во всём Млечном Пути – вечно бурная, вечно горящая, но не будьте падки на её внешний вид. Ныне правящий на ней император Андроник держит обездоленное человечество в ежовых рукавицах! Его диктатура распространилась на тысячи миров и пресекает любое инакомыслие, ибо он задал курс всей Империи, так называемое «Великое триединство»: труд до изнеможения, исключительная верность бесчеловечному режиму и ксенофобия даже по отношению к союзникам. Вот оно, истинное лицо прогнившей в вечном празднике Терры»
– Нархаяш Ульфиндорг, «Путеводитель по нашей галактике», XX год Империи.
Круговорот тьмы беспамятства и ослепляющего тюремного света обрывался для Павла после ударов надсмотрщиков. Он уже сбился со счёта, даже не мог понять какой день сейчас идёт и который час дня.
С ним обращались как с сутулой старой псиной. Солдаты не имели ни капли сожаления, напротив, били его с особой, жгучей, но непонятной ему ненавистью. Было ли это приказом самого Константина – вероятно, сам эмиссар об этом уже не узнает.
Каждый час он слышал стоны и крики окружавших его послов. Он понимал, что те, вероятно, не выживут. Не выживет и он.
Лишь когда он оставался наедине, что бывало очень редко, он невольно плакал. Вовсе не над карой или своей жестокой судьбой, нет. Он лил горькие слёзы по Карфагену, чьи лидеры сковали сами себе погибель: точно воочию Космидис видел чёрные громады Имперского флота, что закрывали собой солнце, открывали массированный огонь по белым башням, сжигали дотла леса, испаряли моря. Перед заплаканными глазами посла замирала горячая, безжизненная, покрытая застывшим стеклом планета, и лишь ветер разгонял золу и пыль былого… Всё рассеивалось в тени и огромных, кровожадных глазах Императора, что подобно внимательному и хитрому хищнику бдил, готовясь устремить свои острые когти к беззащитному миру. Стоил ли того скептицизм Совета?
Но всякий раз Павел дрожал, понимая, что, вероятно, Кирхе вывел корабль из оцепления – с боем ли, или без, это уже не так важно. У дипломатического корпуса конкретные рамки: после суток молчания с обеих сторон, отсутствие дажё намёка на благополучные переговоры, капитан имеет право даже бросить послов на съедение на аборигенов, но обязан доложить Имперскому флоту об опасности. И Космидис боялся, что эта неоправданная, жестокая глупость карфагенян, не станет их последней роковой ошибкой – Кирхе знает протоколы, и Кирхе обязательно воспользуется ими, зная, что это даст возможность «повеселиться».
Но этот час был удивителен всей своей сутью. Посла окатили холодной водой. Он машинально смялся в клубок и забился в углу, дрожа всей своей сутью и готовясь принять очередные ругательства и пинки. Но ни того, ни другого не последовало.
– Приготовьте господина эмиссара к аудиенции с президентом, – раздался знакомый, скрипучий голос, – Незамедлительно. Это не требует отлагательств.