Письмо Петра Филиппу сугубо христианский гностический трактат. Его следует рассматривать как часть традиции Петра: Петр в тексте лидер, оратор, проповедник среди апостолов. Единственный из прочих апостолов, упомянутых в тексте Филипп, но и он, кажется, подчинен власти Петра. Вместе со своим предводителем, Петром, апостолы собирались на Масличной горе и наставлялись воскресшим Спасителем. Возвращаясь в Иерусалим, они учили в храме и творили исцеления; и, в конце концов, они вышли оттуда, чтобы проповедовать, исполненные Святым Духом. Иными словами, не только место Петра, но также сценарий повествования дает основания предполагать, что Письмо Петра Филиппу имеет важные общие черты с частью первого (“петровского”) раздела Деяний Апостолов (гл. 112).
То есть, несомненно, автор Письма Петра Филиппу использует нечто из христианской традиции. Кроме того, второе откровение ответ Спасителя (136 137) напоминает гимн Логосу в Евангелии от Иоанна (1.118), но эти сходства не следует преувеличивать. Однако при внимательном чтении текста становится очевидно, что автор Письма Петра Филиппу являлся сведущим в раннехристианских источниках и жаждал установить преемственность с этими более ранними традициями.
В каркасе повествования Письма Петра Филиппу четко видны гностические акценты. Это наблюдение, в частности, применимо к гностическому диалогу, откровениюобъяснению Спасителя, высказанного в ответ на вопросы апостолов. Первые четыре ответаоткровения (135 137) характерны для «неканонического» раннего христианства, хотя они и были взяты и узаконены как откровения воскресшего Господа. Хотя первый ответ (135 136), который выдает краткую версию мифа о Матери, вовсе не иллюстрирует открыто христианские черты. Он, скорее, подобен мифу о Софии в Апокрифе Иоанна и у “Барбелогностиков” Иринея (Ерес. 1.29.14) по терминологии и основным представлениям. Данная система четырех ответовоткровений отражает гностическую доктрину как падения в Изъян, так и достижения Полноты, заточения гностиков в мире сем и их борьба в нем. К этой системе ответов был добавлен дополнительный вопрос и ответ (137 138), который отражает сугубо христианскую проблематику и иллюстрирует подразумеваемую главную тему текста Письма Петра Филиппу – тему страдания верующего человека.
В дополнение к вопросам и ответам в этом гностическом диалоге прочие материалы, схожим образом использованные в этом трактате, также могли нести в себе гностические черты. Две молитвы собравшихся апостолов (133 134) включают в себя традиционные термины и темы, в общем, находимые и в раннехристианских молитвах, а также проповедуют просветленность и славу, делающую их особенно похожими на молитвы гностиковхристиан. Подобно
этому, описание воскресшего Христа как Света и Гласа (134; 135; 137; 138)
представляет собой достаточно простой путь описания явлений воскресшего Господа (Марк. 9.28 и далее, 2 Петр. 1.1619; Деян. 9.19; 22.411; 26.918; 1 Кор. 15; Откр. 1.1216), но среди гностиковхристиан такие теофанические описания были ценимы особенно высоко.
В краткой проповеди Петра (139 140) гностические тенденции прослеживаются еще более явно. Традиционная христианская вера совершенно уверенно прослеживается в первой части этой проповеди (139), а к Иисусу применялась традиционная терминология, повсеместно находимая также в Pistis Sophia или в Книгах Иеу из Кодекса Брюса (“Господи Иисусе”, “Сын” и т.п.), но эта вера во всех этих текстах истолкована в духе гностикохристианской теологии. Со времени своего воплощения Иисус страдал, но он страдал как тот, кто “идет к этому страданию” (там же). Христологический же акцент хорошо виден в проповеди, выделяющей как реальность и страдания Иисуса, так и славу его божественности. По контрасту со страдающим светителемИисусом, последователи Иисуса страдают изза “прегрешения Матери” (там же). Эта фраза напоминает ветхозаветные обращения к теме отпадения МатериЕвы, и обращается, в силу гностикохристианского авторства данного текста, к Матери, в прочих версиях данного мифа часто называвшейся Софией. Она также названа Матерью в 135, а в ее трагическом падении усматривается источник человеческих страданий. Поэтому такое обращение к “прегрешению Матери” могло дать иную точку соприкосновения между фигурами Евы и Софии в гностической литературе.