— А во что она одета? — спросил милиционер.
— Или в сарафанчик, зелёный такой с красными цветами, или в белое платьице в синюю полоску, — подумав, ответил я. — Она, понимаете, решила одна уехать в Москву.
— Ай-я-яй, — сказал милиционер. — Нет, такой девочки я не видел… Но вы не волнуйтесь, — добавил он, с состраданием глядя на меня. — Если она здесь, то через две минуты я вам её доставлю. Живую и невредимую.
И, козырнув, он исчез.
Возвратился милиционер не через две минуты, а через долгие полчаса. Ещё издали смущённо развёл руками.
— Да не волнуйтесь вы, — ещё раз ободрил он. — Найдётся ваша девочка… А она в нашем городе впервые?
— Нет, мы с ней были здесь однажды, — сказал я. — Когда ехали из Москвы в деревню.
— А на каком транспорте вы добирались? — поинтересовался милиционер.
«Какое это имеет значение?»— подумал я, но ответил:
— Самолётом до Киева, потом на «Ракете»…
— Почему же вы не сказали раньше? — Милиционер даже присвистнул. И сразу же замолк, украдкой оглянувшись: милиционерам строго-настрого запрещалось свистеть на посту. — Так вы же её совсем не там ищете! — весело сказал он; — Её нужно искать только на речном вокзале, и больше нигде! А если бы вы ехали поездом — то только здесь, и больше нигде! Уж поверьте моему опыту.
Заметив мою нерешительность, он добавил:
— Езжайте, не бойтесь. Если она только здесь появится, до вашего прихода не уйдёт никуда! — И он снова откозырял.
Но я сначала заглянул в аэропорт. И, как оказалось, совершенно напрасно.
В — здании речного вокзала уже выключили внутренний свет. У причала покачивалась на ленивой волне какая-то «Ракета». Чуть поодаль танцевало несколько простых катеров. И нигде — ни души.
В зале ожидания было сонно и сумрачно. Старенькая уборщица неспешно возила туда-сюда мокрой тряпкой, наброшенной на швабру. Редкие пассажиры, ожидая послед, них рейсов, сладко зевали в удобных кожаных креслах. Над спинками виднелись лысины, шляпы, цветастые деревенские платки. И ни одной детской головки.
Я медленно проходил вдоль рядов, чувствуя, как с каждым шагом куда-то уходят мои силы. Ну что я теперь скажу Аннушкиной маме? И где её искать дальше, маленькую девочку, в незнакомом ночном городе?
Последний ряд — никого нет…
Вот и всё. Впереди — тусклая тёмно-зелёная стена с чёрной мрачной нишей. А в нише неясно желтеет деревянная скамейка, и на ней, положив под голову небольшой узелок, спит девочка в белом с синими полосами платьице…
Еще один серьезный разговор
— А кто тебя научил спать в сандаликах? — спокойно спросил я, хотя мне хотелось танцевать от радости.
— Это ты, Володя? — сонно улыбнулась Аннушка, пытаясь открыть·глаза. — А мне такое приснилось… — И она осеклась.
— Нет, Аннушка, ничего, тебе не приснилось. Всё так и есть. Вон уже и уборщица, пошаркивая шваброй, приближается к нам. Нужно подниматься.
Мы вышли на привокзальную площадь. Подул свежий речной воздух, и Аннушка поёжилась от холода. Я прощупал узелок с ее вещами.
— У тебя что-нибудь тёплое есть?
Она виновато промолчала.
Я набросил ей на плечи свой плащ, и она, закутавшись в него, как маленький зарёванный принц, терпеливо ждала, пока я ловил редкое в этих местах такси. Через несколько минут мы уже ехали домой.
Машина, выхватывая фарами из полумрака то несколько фигур, то перебегающую через дорогу собаку, быстро въехала на широкий и длинный мост, переброшенный через Днепр. По обе стороны от нас пролетали во тьму красные сигнальные буйки, медленно удалялись ярко освещённые теплоходы. Потом мы обогнали медленно ползущий московский поезд и со всего размаха врезались в плотную завесу лесного тумана. Машина, подпрыгивая на выбоинах, замедлила свой бег, и нас начало покачивать, как на медленных морских волнах. Аннушка начала помаленьку приваливаться к моему плечу. «Заснула, видно, бедняжка», — подумал я и, чтобы ей было удобнее, подставил под голову свою руку. Аннушка зашевелилась, поудобнее устраиваясь, и неожиданно спросила сонным голосом:
— Ты почему меня не пожалеешь?
Глупенький человечек, если бы ты только знала, как я стараюсь удержать себя от этого.
— А как ты думаешь, стоит ли тебя жалеть за все, что ты сегодня сделала? — спросил я.
— И всё же пожалей, пожалуйста… Как моя мама. Она взяла мою ладонь и провела по своей головке. Если бы ты только знал, как мне было страшно… Тогда бы ты совсем, совсем не ругал меня…
— И мне было очень страшно. За тебя, — сказал я. — А ещё знаешь как мне было обидно?
— Почему обидно? — спросила Аннушка и ещё раз пожалела себя моей ладонью.
— Я тебе потом всё объясню, — сказал я. — Но сначала скажи мне, почему это ты собиралась уехать?
— Ты же сам, наверное, догадался, — ответила Аннушка и, немного помолчав, добавила: — За то, что ты не взял меня с собой… А потом, за то, что выгнал меня из своей комнаты. А ведь у меня никого, кроме тебя, здесь нет!
— Я понимаю, — согласился я. — Прости, пожалуйста.
— А я тебя уже давно простила, как только села в автобус… Дай, пожалуйста, платочек.
Она принялась вытирать лицо и нос.
— А ты за что на меня обиделся?
Сейчас, когда всё уже осталось позади и нас ждала тёплая уютная постель, её, наверное, всё больше интересовало то, как я волновался, как бегал, разыскивая её, по всему селу. И чем больше я бы волновался и бегал, тем приятнее было бы ей.
— Мне было обидно знаешь за что? — сказал я. — За то, что ты совсем не уважаешь меня…
— Что ты, Володя! — воскликнула Аннушка. — Я тебя очень, очень…
Но я перебил её:
— Если бы уважала, то написала хотя бы записку: «Володя, я обиделась на тебя, хочу уехать домой». А так — очень уж не по-товарищески поступила, очень. — Я немного помолчал. — А знаешь, как мы все волновались? Я просто места не находил себе! И если бы не догадался, что ты уехала, если бы Коля не узнал, что ты приходила на автобусную станцию…
— А Коля тоже меня разыскивал? — оживилась Аннушка.
— Ещё как… Так вот, если бы я не догадался, что ты уехала, я бы всех поднял на ноги и мы искали бы тебя в лесу, в степи, на реке, на дне пруда…
— Ой, не надо! — вздрогнула Аннушка.
— Хорошо, о дне не буду, — согласился я. — А вот когда ты собиралась уезжать, знала ли о том, что тебя в самолёт просто-напросто не пустят?
— Почему не пустили бы? — не согласилась Аннушка. — Я бы купила билет, деньги же у меня есть.
— А знаешь ли ты о том, что детям никто не имеет права продавать билеты на самолёт?
— Не знала, — призналась Аннушка.
— Ну вот… Допустим даже; что тебе удалось доехать до Москвы. Приходишь домой, а дверь заперта. Тебя ведь там никто не ожидал, правда?
Аннушка промолчала.
— Вот и сидела бы под дверью день, ночь… В одном платьице. А ночи, хоть и лето сейчас, но всё же холодные. И сидела бы ты одинокая и голодная, как потерявшийся котёнок.
— Ну что вы всё пугаете девочку! — не выдержал водитель. Он, оказывается, прислушивался к нашему разговору. — Переночевала бы у соседей, люди же наши все, советские!
— Конечно, можно, — согласился я. — Это не хитрая штука — переночевать у соседей неделю-вторую. Но как ты думаешь, Аннушка, мама очень обрадовалась бы, узнав, как ты поступила?
— Поругала бы, — созналась Аннушка. — А может, и отшлёпала бы немного…
Водитель засмеялся. А я вот что придумал:
— Ну, если совсем немного, тогда попросим водителя сейчас же остановить такси…
— Сделано, — сказал водитель. Он приглушил мотор и повернул к нам весёлое лицо.
— выйду из машины, здесь осталось совсем немного, и попрошу его, чтобы он доставил тебя назад и даже усадил в самолёт. Я, конечно, против этого, но если уж тебе хочется так уехать…
— Нет, не хочу! — Аннушка испуганно вцепилась в мой рукав.
Такси мы остановили, немного не доехав до дома. Нужно было ещё договориться о том, что мы скажем маме.