За всю свою жизнь я не совершил ни единого поступка. Я знаю, что меня, напротив, изначально сформировали именно поступки, и ни одно свое движение я не контролировал. Мое тело довольствовалось тем, что оживало между строчками, не мною начертанными. Какая все же наглость мнить себя хозяевами вселенной, притом что мы всего-навсего идем по пути наименьшего сопротивления. Предел пределов. Ни один полет никогда не развернет наше небо.
За несколько недель Месель-графоман заполнил страниц сто в том же духе, лавируя между лирикой и метафизикой:
Устрица, выстрадавшая жемчужину, знает, что сознание – это только боль, в сущности, оно всего лишь наслаждение от боли. […] Свежесть подушки всякий раз отсылает меня к бесполезной температуре моей крови. И если я дрожу от холода, то потому, что, кутаясь в теплый мех своего одиночества, я не в состоянии согреть весь мир.
Он уже несколько дней не выходил из дому. В последнем абзаце, обращенном к издательству, он говорит о том, до какой степени этот опыт дереализации, по сути, невыносим:
Я никогда не понимал ни как изменился бы мир, если бы меня не существовало, ни к каким берегам я бы его переместил, если бы мое существование было более насыщенным, мне невдомек, каким образом мое исчезновение исказило бы его движение. Вот я иду по дороге, чьи отсутствующие камни ведут меня в никуда. Я становлюсь точкой, в которой жизнь и смерть так близки, что сливаются воедино, и маска живого угасает на лице покойника. Сегодня утром, в ясную погоду, мне открывается вид на самого себя, и я такой же, как все. Я не прекращаю свое существование, но даю жизнь бессмертию. И наконец, я напрасно пишу финальную фразу, ибо она не ставит своей целью оттянуть этот момент.
Написав эти слова и отправив файл издательнице, Виктор Месель в приступе сильнейшей тревоги, суть которой ему никак не удавалось определить, шагнул с балкона и упал. Или выбросился. Он не оставил прощальной записки, но весь его текст – прелюдия к роковому прыжку.
Я не прекращаю свое существование, но даю жизнь бессмертию.
Это произошло двадцать второго апреля 2021 года, в полдень.
Люси
Понедельник, 28 июня 2021 года.
Париж, Менильмонтан
В предрассветных сумерках человек с угловатым лицом бесшумно толкает дверь спальни, его усталые глаза пристально смотрят на кровать, очертания которой еле угадываются в полумраке, – там спит женщина. Монтажный кадр длится три секунды, но Люси Богарт он не нравится. Слишком яркий, слишком рассеянный, слишком статичный. Наверное, оператор спал на ходу. Она отмечает, что при цветоустановке надо будет поиграть с гаммой, контрастом и немножко размыть картину на заднем плане, уж больно четко она выделяется. Люси слегка изменяет крупность, приближает лицо Венсана Касселя и сокращает длительность плана, чтобы придать ему динамику. На это у нее уходит ровно одна минута. Вот и все. Так гораздо лучше. Благодаря такому вниманию к деталям и кинематографическому чутью, Люси стала любимым монтажером многих режиссеров.
Сейчас еще совсем рано, пять утра, Луи спит. Через два часа она разбудит его, to wake, woke, woken, приготовит ему завтрак, to eat, ate, eaten, и да, повторит с ним неправильные английские глаголы по программе седьмого класса. Но пока ей надо срочно перемонтировать эту павильонную сцену нового фильма Майвенн, они собирались вместе посмотреть ее до полудня. Затылок ноет, в глазах резь, пора вставать. В большом зеркале над камином отражается невысокая худенькая женщина с юным воздушным силуэтом, у нее бледная кожа, точеные черты лица и короткие каштановые волосы. Большие очки в черепаховой оправе, нацепленные на тонкий греческий нос, придают ей вид студентки. Люси подходит к окну гостиной. Когда ее захлестывает ощущение пустоты, она прижимается лбом к холодному стеклу. Менильмонтан спит, но город засасывает ее. Вот бы покинуть свое тело и слиться со всем тем, что там, снаружи.
Приглушенно звякнул мейл. Увидев имя Андре, она вздохнула. Она злится, но не столько потому, что он ее достал, сколько потому, что он понимает, что хватит ее доставать, но удержаться не в состоянии. Как можно быть таким умницей и вместе с тем слабаком? Впрочем, любовь еще никогда не мешала сердцу попирать разум.
Она познакомилась с Андре три года назад, на вечеринке у приятелей-киношников. Она приехала поздно, и какой-то мужчина, собравшийся было уходить, решил задержаться. Все над ним потешались. Ну конечно, пришла красотка Люси, и наш Андре забыл, что спешит домой… Значит, это он, архитектор Андре Ванье из “Ванье & Эдельман”, она слышала о нем. Высокий, худой, на вид лет пятьдесят, но вполне вероятно, что он старше. У него длинные кисти рук, глаза грустные и веселые одновременно, и в них еще не померкла молодость. Люси сразу почувствовала, что стоило ей заговорить, как она пленила его, и ей понравилось, что он ее пленник.