Доцент понял, что угодил в болото. Но как?! Оно появилось на пути столь неожиданно, будто он шагнул в иную реальность.
«А вдруг, и правда, – промелькнула шалая мысль, – я нашел ворота в другой мир, – где обретают трехметровые болотные твари». Алексеев тут же отмел эту гипотезу, как антинаучную, попытался встать, но не тут-то было. Болото стремительно засасывало пришельца, стремилось поглотить, словно знало, что он собирается совершить научный прорыв, перевернуть все прежние представления.
С большим трудом утопающий выбрался из трясины, перевернулся на живот и осторожно пополз по липкой грязи, стараясь распределить вес по всей зыбкой поверхности. Перемещаясь таким образом, с великой осторожностью, он смог примерно через час добраться до твердой земли. Здесь доцент долго лежал, стараясь отдышаться. Сумка по-прежнему висела на ремне, перекинутом через плечо, пистолет был зажат в руке, а вот дорогущий прибор, предназначенный для измерения наличия потусторонней энергии, навсегда остался в болоте.
Но пожалеть о своей потере Алексеев толком не успел – внутри его головы вдруг разорвалась бомба. Именно такими были первые ощущения. Из носа водопадом хлынула кровь. Доцент опрокинулся на спину и, едва живой от боли и ужаса, заметил, как болотная грязь, концентрируясь в небольшие плотные комки, всасывается открытой кожей. Он завертелся на земле, не находя себе места от внутренней щекотки. Все органы, словно, гладили и раздражали невидимые ворсинки.
Затем случилось нечто и вовсе невообразимое. Одежда с треском разорвалась по швам, освобождая стремительно растущие конечности. Пораженная внезапным вирусом плоть рвалась наружу. И через мгновение исследователь остался совершенно голым, лишь на земле повсюду валялись изорванные в лоскуты брюки, куртка, рубашка и прочие предметы гардероба. Угол обзора странным образом изменился – расширился и стал стереоскопическим, словно к глазам поднесли крупную линзу. Алексеев шарил по округе нечеловеческим взглядом, еще не понимая, что произошло. К оптическому эффекту, какой создавали новые зрительные органы, сложно было привыкнуть.
Он поднес к глазам руку, и оторопело рассматривал ее в течение нескольких минут. Ладонь превратилась в подобие лягушачьей лапки. Кожа сделалась склизкой и ноздреватой, обрела ярко выраженный зеленоватый оттенок, а между пальцев выросли перепонки.
Он попытался закричать, но из горла вырвался невнятный рев и клокотание.
Мысли в голове путались. Забыв про рюкзак, пистолет и пострадавшие предметы гардероба, незадачливый исследователь ринулся через лес. Его вел инстинкт самосохранения и понимание – необходимо выбраться к людям. Они помогут, они обязательно найдут, как спасти его от этой чудовищной хвори, в мгновение ока поразившей организм…
Следопыт привалился к одной из трех берез, сросшихся стволами. Покуривал махорку. Ждал.
Завидев издалека человека, Алексеев заклокотал, заквохкал – обрадовался, как родному. В том, что у Палыча проснулась совесть, ему почудилось проявление подлинно народного духа. «Доброта у нас в крови!» – подумал доцент. Он бы, пожалуй, прослезился от умиления, если бы обретенная физиология предполагала наличие слезных желез.
Алексеев подбежал к следопыту, запрыгал вокруг, замахал лапами, потом спохватился, прикрыл безволосый пах, – лишенный, впрочем, каких-либо вторичных половых признаков.
Палыч щербато улыбнулся, сплюнул папиросу, придавил ее подошвой кирзового сапога. Скинул с плеча двухстволку (доцент только сейчас заметил, что следопыт вооружен), и направил на преображенного ученого.
– Ну, пошел! – сказал угрожающе.
Алексеев гортанно заверещал, выражая возмущение.
– Я два раза не повторяю! – Лицо следопыта сделалось злым и приобрело настолько нехорошее выражение, что Алексеев понял – лучше подчиниться… Да и как не подчиниться, если этот деревенский мужик его не узнал. Еще пальнет из двух стволов с перепугу.
По дороге к деревне доцент несколько раз пытался вступить с непонятливым аборигеном в контакт. Но тот только угрожающе скалился и поводил ружьем.
«Как же показать ему, что я – это я?!» – недоумевал Алексеев и пришел к выводу, что сможет заявить о своей принадлежности к виду homo sapiens, как только встретит кого-нибудь разумнее этого недоумка.
Дом следопыта стоял на отшибе. Он завел доцента во двор, аккуратно замкнул калитку и откинул крышку погреба.
– Сюды полезай!
Алексеев было запротестовал, но Палыч отвесил пленнику такого пинка, что тот кубарем покатился по ступеням. Тяжелая дверца захлопнулась за спиной.
Доцент с трудом поднялся на ноги и разглядел в мрачной темнице с десяток болотных тварей. Все они жались друг к дружке, с ужасом приглядываясь к чужаку. Уродливые и одновременно жалкие создания, они, несомненно, были сильно напуганы.
Алексеев шлепнул лягушачьей лапищей по объемной груди, склонил голову. Немного подумал – и отвесил реверанс, демонстрируя разумность.
После своеобразного приветствия атмосфера немного разрядилась. Вперед выступила крупная особь с большой головой и выпуклым лбом. В перепончатой конечности она держала кусок кирпича.
Урод присел на корточки и вывел на утоптанном полу: «Профессор Канторовский», – представился.
Тут Алексеев почувствовал дурноту, помрачение рассудка и надолго потерял сознание.