– У-у, какой здоровенный, – уважительно протянул Богомолов и, набравшись мужества, ткнул носком ботинка в мёртвый шерстяной бок. А потом предложил журналисту: – Ты, Александр Яковлевич, фотоаппарат принеси. Надо с таким редким трофеем сфотографироваться.
– Это не охотничий трофей, а жертва, – поджал губы Студейкин. – Милицейского произвола. Убить животное, которое всего лишь защищало свою территорию от непрошеных гостей, – это безнравственно!
– Ишь ты, – обиженно хмыкнул Фролов. Он как раз вынул обойму из пистолета, выщелкнул из неё три оставшихся патрона и с сожалением думал о том, что с учётом запасного магазина у него осталось всего одиннадцать выстрелов. В грозящей встречей с опасным зверем и лихим человеком тайге – совсем немного. – Вот и объяснил бы косолапому, что мы всего лишь мирные путешественники, а не еда. А ты впереди всех удирал – только пятки сверкали.
– Я пытался отойти от зверя на дистанцию, с которой он перестал бы воспринимать меня, как врага, претендующего на его ареал обитания, – горячо возразил журналист. – К вашему сведению, существует масса способов мирно разойтись со зверем. Можно встать на его пути, поднять руки над головой, показав, что ты выше и сильнее, а потом, пятясь, отступить. Можно вступить с ним в переговоры, успокоить плавной, размеренной речью. Или отпугнуть громким криком.
– Что ты и сделал, завопив, как резаный. Без особого, впрочем, успеха, – ядовито заметил милиционер
– На худой конец, – не обращая внимания на издёвку, продолжил Александр Яковлевич, – можно было упасть, притвориться мёртвым. Видя, что противник не представляет больше угрозы, сытый медведь его не тронет.
– А голодный? – полюбопытствовал добродушно писатель.
– Он был сыт! – не слишком убедительно стоял на своём Студейкин. – Сейчас ранняя осень, и медведь как раз нагулял жир перед зимней спячкой!
– Вот и подхарчился бы человечинкой, то есть нами, – гнул своё капитан. – Ему бы после такой жировки только крепче спалось.
– Не ссорьтесь, друзья, – принялся успокаивать их изрядно оголодавший на скудном походном провианте и подножном корме Иван Михайлович. – Мы избежали счастливо страшной опасности. Предлагаю снять со зверя шкуру, раз уж он всё равно убит, разделать тушу, часть мяса съесть, а часть, закоптив на костре, взять в дорогу. Меня угощали медвежатиной. Она восхитительно вкусная!
Богомолов плотоядно облизал губы и громко сглотнул набежавшую рефлекторно слюну. Студейкин с негодованием дёрнул плечами:
– Это отвратительно – пожирать тела убитых животных! И, да будет вам известно, крайне вредно. Перед смертью организм вбрасывает в кровь особые гормоны, которые отравляют мясо…
– Ничего, – буркнул Фролов. – У меня после встречи с этой мохнатой скотиной тоже гормоны, а ещё желудочный сок усиленно вырабатываются. Кишки от голода так и сосёт…
– Не надо ханжества, Александр Яковлевич, – укоризненно покачал головой Иван Михайлович. – Крестьянин испокон веков свою бурёнку любит, лелеет, а как время придёт – ножичком по горлу чик – и в суп! И никаких комплексов по этому поводу, душевных терзаний не испытывает.
– Правильно, – поддакнул Фролов. – Вот что значит писатель – инженер человеческих душ. А ты… – глянул он остро на журналиста.
– Развёл толстовщину. Или достоевщину, – подхватил Богомолов. – А всего-то дел – провизией запастись. Подкрепить силы перед дальним походом. Имеющим, между прочим, тоже благородную, важную, научную цель!
– К тому же, – доставая из чехла длинную обоюдоострую финку, окончательно успокоил совестливого защитника природы капитан, – рассматривайте этот инцидент не как заурядную охоту, а вынужденную самооборону. И я, как представитель закона, абсолютно правомерно применил табельное орудие для защиты граждан от преступных посягательств. И обезвредил злоумышленника, способного нанести вам, друзья, тяжкие телесные повреждения. А то и вовсе сожрать.
Студейкин вздохнул сокрушённо. А потом, глянув на запястье, выругался громко:
– Вот чёрт! Я когда от медведя удирал, компас обо что-то разбил. Стекло напрочь снёс и магнитную стрелку…
5
К полудню, разделав медвежью тушу и упаковав куски мяса в рюкзаки, троица готова была пуститься в дальнейший путь. Писатель с величайшим сожалением расстался со шкурой. Он так наглядно представил, как бросил бы её, выделанную, в Доме писателя у камина и на протяжении последующих лет рассказывал, дымя сигареткой, всем любопытствующим историю о том, как, не дрогнув, встретил зверя в тайге, завалил его в честном поединке, практически один на один, если не считать изрядно струхнувших попутчиков… Но сырая шкура оказалась так тяжела, так остро воняла окровавленной шерстью да ещё и при ближайшем рассмотрении кишела блохами, что нести её в неведомую даль не представлялось возможным.