– А это Данила, – одобрительно отозвался тесть. – Хозяин трактира. Тот-то пашет. Даже виски на этой воде гонит. «Марсианское». Лучше импортного.
– Местное виски? – оживился Стрельцов. – И почем?
– Да не дороже водки!
– М-м… – Стрельцов подумал про себя, что надо прихватить с собой в Питер на пробу. Не вечно же трезвость продлится! И потом – праздники бывают всякие. Очередное звание, День знаний первого сентября, а там и Новый год не за горами. Но это он все про себя подумал, а вслух спросил: – А откуда это название – Марс?
– А черт его знает… – начал Федор Ильич, но недалеко отошедший пьяный мужик его перебил.
– К-как эт-то черт, к-как ч-черт. Я з-знаю… Вот т-тут Марс стоял… П-памятник…
Мужик широко махнул рукой в сторону пустого постамента, потерял равновесие. Упал и мгновенно захрапел.
– Кто тут стоял? – недоуменно глянул на постамент Семен. – Бог войны?
В озере вода оказалась не в пример чище, чем в заболоченной реке. Купались долго, с удовольствием. Теплынь, легчайший ветерок, песчаное дно, нежное. Едва начинающее вечереть небо – благодать!
Первым на берег вылез Вася Рогов. Тесть беседовал с длинноволосым молодым человеком: судя по тонким чертам лица и отсутствию запаха перегара, явно не местным. На плече у парня висел мольберт.
– А это Василий, – представил Федор Ильич мокрого Рогова. – Мой зять. Офицер милиции.
– Очень приятно, – незнакомец слегка поклонился и протянул руку. – Володя. Серебряков. Художник.
– Тоже наш, питерский, – встрял тесть.
– Случайно, не актуалист? – беззлобно, но с подозрением уточнил Рогов.
– А почему вы спрашиваете? – удивился Серебряков.
– По работе сталкивался, – буркнул Рогов.
Актуалистов он не жаловал. Это такая новая порода художников, которые не умеют рисовать или лепить, но зато хорошо обучены разным гадостям и пакостям. Один выставляет в музее заспиртованные трупы разрезанных пополам хомячков, второй просто живых голых девок, облитых краской, третий представляет из себя собаку: ходит на поводке, спит на полу, ест из миски. Это бы ладно, но он ведь еще и людей кусает. Еще один прямо на выставке иконы рубил, поганец. И существует весь этот сброд на стипендии каких-то сомнительных зарубежных фондов. За каждого убитого хомячка получает «грант» в размере квартальной зарплаты офицера-убойщика. Ясно, что Василий этих веселых человечков не слишком долюбливал.
Как-то однажды трое придурков с Троицкого моста в Неву помочились, их патруль свинтил, так потом всю ночь в отделение с радио «Свобода» и с Би-би-си звонили, спрашивали, зачем художников мучают. А один музей прислал экспертизу, что это была акция не физиологическая, а сугубо эстетическая, удачно иллюстрирующая какие-то путаные концепции каких-то французских постсексуалистов.
Жору Любимова тогда, помнится, больше всего это слово возмутило – постсексуалисты. Грозился лично поймать и рожи начистить.
– Нет, к сожалению, – ответил Серебряков. – Здоровье не то. У меня с детства даже от физкультуры освобождение.
– К сожалению? – изумился Рогов. – Вы что, тоже хотели бы иконы православные рубить?
– Так вы не путайте, это в Москве! – воскликнул Серебряков. – Потому что там безнравственность и сатанизм. А питерские актуалисты московским противостоят с позиций духовности. Вот, помните, в Москве была акция, когда художники из своих тел на Красной площади слово выложили их трех букв? Ну такое… нецензурное.
– Ну? – нахмурился Рогов. Акции такой он, к счастью, не помнил.
– Вот, а наши им в ответ на Дворцовой площади тоже слово выложили. Только другое – слово «Бог»! Совсем другое дело, так ведь?
Василий не нашелся что ответить. Это, конечно, меньшее хулиганство. Но зато – большее богохульство. Ну ладно, не спорить же. Поинтересовался:
– А здоровье тут при чем?
– Ну как же! Здоровье актуалисту нужно недюжинное. Вот у нас Смирнов-Иванов в Овсянниковском садике зимой два часа в аквариуме с рыбами просидел! В ледяной воде!
– Зачем он так? Иванов-Смирнов? – это уже Федор Ильич не выдержал.
– Не Иванов-Смирнов, этот в Москве, а Смирнов-Иванов, наш! Чтобы почувствовать ритмы живой природы. Слиться с ними.
– Ясненько, – пробормотал Федор Ильич и украдкой повертел пальцем у виска. Витийствующий Серебряков этого не заметил.
– А взять подвиг Флуера! Ему ведь пришлось год в голландской тюрьме потом отсидеть!
– Что за подвиг? – спросил Рогов.
– Ну как же! Он нарисовал в Амстердаме в музее на квадрате Малевича знак доллара! Зеленым спреем! А квадрат этот стоит пять миллионов… Вот Флуера и упекли…
– А это что значит? Тут с чем слияние?
– А тут не слияние, тут, напротив, критика буржуазного общества. Сам-то Малевич в нищете умер. А теперь его квадратами спекулируют, состояния себе делают!
Василию, к его собственному удивлению, последняя акция показалась в чем-то симпатичной. Оно, конечно, не следует в музеях шедевры портить, но что-то в этом есть…
– А взять постсексуалистов! – не унимался Серебряков.
– А вот этих, пожалуйста, не надо! – твердо пресек Василий.
Художник глянул на него с интересом. И заявил вдруг:
– Знаете, в этом я с вами согласен! Давайте как-нибудь на досуге обсудим это подробнее. С вами очень интересно поговорить об искусстве! Сейчас мне пора идти. Я-то сам, знаете ли, больше пейзажами занимаюсь. Акварелью. Солнце садится. А я хочу сегодня закат пописать.
– В лес-то не страшно? – спросил Федор Ильич.
– Вы гуманоидов имеете в виду? – улыбнулся художник. – Знаете, я в них не верю… Да и зачем им художник?
«Как раз художника им и интересно…» – подумал Рогов, но вслух не сказал.
Серебряков распрощался и двинул в сторону леса. Тут же раздались крики из реки. Стрельцов и Семен, ожесточенно жестикулируя, тащили из воды нечто похожее на объект актуального искусства. Подбежав поближе, Федор Ильич и Василий увидели, что они тащат из воды желтый человеческий скелет.
Бр-р!
Да еще без одной ноги. Без левой – профессионально отметил Рогов. Федор Ильич, увидав скелет, начал мелко креститься:
– Батюшки! Неужто инженер…
– Гриша на дне откопал, – пояснил Семен.
Рогов наклонился над страшной находкой, вгляделся. Сразу отпустило: все кости были скреплены ржавой проволокой.
– Это ж учебный, – пояснил Василий. – Из школы, видать, которую закрыли. Последним оставался. Как капитан.
– Тьфу ты… – сплюнул тесть.
– Странно, что не пропили, – почесал в затылке Семен, – капитана этого…
– Ну, одну-то ногу пропили, – заметил Рогов.
– Отвык я, оказывается, жить без света, – заметил Семен.
Они с Василием курили на крыльце дома, вдыхали аромат прелого сена и слушали спокойный хор цикад. Электричества не было. Ни единого огонька на весь Марс.
– Что, у тебя в Питере никогда свет не вырубают? У нас на Петроградке – в порядке вещей.
– Вырубают, конечно, – согласился Семен. – Вот на первое апреля выключили – сначала все думали, что шутка. А три дня не было! У меня уж под конец собака выть начала.
– Ну вот!
– Но там-то я надеялся, что в любую секунду включат! А здесь – никаких шансов.
– Заплатили бы долги – и шансы бы появились.
– Это ты прав, Василий. Но все же, погляди на проблему более масштабно, – размечтался Семен. – Если бы во всем мире электричество совсем кончилось?
– Это как?
– Стихийное бедствие. Техногенная катастрофа. Или теракт. Или еще что… ну, представь – бац, и нет электричества. Холодильник не работает, троллейбус не ходит. Телевизор не работает, Интернет.
– Утюг! – подсказал Василий.
– Утюг, – согласился Семен. – Света нет, опять же. Да ничего, короче, не работает. И как тогда жить?