— Не засёк. Минута или больше уже…
— А где аномалия? — спросил Тимур, со скрежетом отворяя решётчатую калитку.
— Там же, где прибор, — мотнул головой Ворожцов. — Внутри.
Тимур хотел включить налобник, но увидел, что внутри горит свет. Замедлил шаг.
— Что за хрень?
— Аномалия, — сказал Ворожцов. — Заходи уже.
Тимур переступил высохший труп, распластанный на пороге, и вошёл внутрь. Здесь действительно когда-то была мастерская местного плотника или слесаря. А может, и того, и другого в одном лице. По левую руку стоял искромсанный стамесками и временем верстак. Вдоль стен темнели круги для циркулярок.
Посреди мастерской возвышался трёхногий штатив с причудливым прибором, напоминающим телекамеру. А за ним переливалась радужным сиянием аномалия. Завораживающая. Будто живая. Таких Тимур ещё не видел.
Рядом со штативом белели кости. По всей видимости, это были останки учёного.
Ворожцов встал рядом.
Дошли.
Продрались, чтобы воплотить в жизнь сумасшедшую идею, возникшую на перемене в школьном туалете.
Они хотели всего лишь немного повзрослеть, чтобы предки не шпыняли, как маленьких, чтобы девчонки воспринимали всерьёз, чтобы…
Тимур засомневался.
Перевёл взгляд на чернеющий на фоне перламутрового марева прибор.
Одно движение.
Хлоп, и Тимур станет на пару лет взрослее.
И отец больше не будет тюкать его всякими боксами и армейскими приколами, а мать перестанет наконец воспринимать как несмышлёного сыночка, которого надо пристроить в хороший вуз.
Хлоп…
Тимур вздрогнул. Перед глазами возник образ Леси. Яркий, пугающе знакомый, он проступил сквозь сияние аномалии, вырвался из памяти и вломился в сознание, разрушая все преграды и снося к чёртовой матери все блоки. Образ вихрем влетел в сердце. Заполнил собой всё вокруг.
Тимур почувствовал, как дрогнули веки, роняя на щёки обжигающие слёзы.
— Минута, — громыхнул в ушах голос Ворожцова. — Пора.
— Да, — неслышно сорвалось с губ Тимура. — Успею.
Он поднял дробовик, ставший вдруг лёгким, как игрушечный, и выстрелил. Оглушительно громыхнуло. Дробь снесла ножку штатива и ушла в угол. Прибор крутанулся, рухнул на пол.
Тимур переломил обрез. Подцепил тёплую гильзу, чувствуя как полоски застрявшей под ногтями земли наконец крошатся. Вставил новый патрон. Защёлкнул. Взвёл курок.
Грянул второй выстрел. Дробь отщипнула от пластикового корпуса краешек и заставила прибор бешено завертеться на месте.
Тимур снова переломил обрез. Вынул гильзу, вогнал патрон.
Хрясть.
Щёлк.
Ворожцов не мешал ему. Просто стоял рядом и тоже смотрел в радужную пелену, видя в её завораживающей глубине что-то своё.
Вот и круто.
Пусть видит.
Тимур в третий раз поднял ствол и нажал на спусковой крючок. Громыхнуло. Свинцовым шквалом прибор разнесло на куски и швырнуло в центр аномалии.
На миг Тимуру показалось, что сквозь звон в ушах он услышал чей-то разочарованный вздох…
А потом радужная бездна взорвалась призрачно-белым сиянием. И даже через закрытые веки Тимур увидел, как из этой ослепительной бесконечности на него с улыбкой смотрит она.
Добрая, умная, чуть застенчивая.
Самая красивая в классе.
Эпилог
Шаг. Шаг. Ещё шаг.
Они выходили одинаковыми, как удары метронома. Гулко отдавались в пустоте. Нет, не в той пустоте, что снаружи: вокруг мелькал ставший уже привычным странноватый пейзаж. Эхо шагов громыхало в той пустоте, что заполнила всё нутро Ворожцова и не желала уходить. Словно прописалась.
«Прописалась», — зацепилась на мгновение мысль.
Значит, это навсегда.
Неужели это навсегда?
Ворожцов украдкой посмотрел на Тимура. Тот шёл в двух шагах от него. Подавленный. Необычайно задумчивый. Такого Тимура Ворожцов прежде не видел. Он как будто понял что-то или был на пороге понимания.
Как будто.
Ворожцов и сам как будто что-то осознал. Какое-то время он даже был уверен в своём знании. Оно казалось нехитрой истиной, до которой так просто и так сложно дойти. Ведь живут же люди всю жизнь и не доходят, а он дошёл.
Но всё вокруг зыбко, даже истина. То, что ещё вчера было выстрадано и казалось непогрешимым догматом, сегодня расшибалось в прах. Может быть, это самый главный догмат — нет никаких догматов?
Только что тогда дальше? Как дальше? Куда?
Он прожил чуть больше пятнадцати лет. И ещё три дня.
Эти три дня перекорёжили всё, с чем он существовал предыдущие пять с половиной тысяч дней своей жизни. Три дня назад были цели, желания, чувства. Сейчас не было ничего. Только пустота внутри и зыбь под ногами.