В начале XX века под воздействием импортированного зрелого капитализма это устройство стало разваливаться, но кризис был разрешен через революцию. Она сделала уклад жизни более уравнительным и в то же время производительным. Жизнь улучшалась, но баланс между ресурсами и потребностями поддерживался благодаря сохранению инерции «коммунизма» и наличию психологических и идеологических защит против неадекватных потребностей. На этом этапе, так же как раньше в культуре не было мальтузианства и стремления к конкуренции, так что население росло и осваивало территорию.
В 1970-1980-е годы большинство населения обрело тип жизни «среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от советского коммунизма («архаического крестьянского») к социал-демократии, а потом и к либерализму. В культуре интеллигенции возник компонент социал-дарвинизма и соблазн выиграть в конкуренции. Из интеллигенции социал-дарвинизм стал просачиваться в массовое сознание. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) стало ставиться под сомнение — сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 1980-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии.
Одновременное снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма архаического (при угасании Православия) изменили общество так, что сегодня, под ударами реформы, оно впало в демографический кризис, обусловленный не только и не столько социальными, сколько мировоззренческими причинами. И одна из важнейших причин этого класса — аномия, массовый отказ от ответственности за будущее, а конкретнее, от ответственности за своих детей. В ходе реформы в России доля детей, рожденных вне брака, достигла трети! В 2002 году число браков в расчете на 1 тыс. человек превышало число разводов только на 1, т. е. в среднем распалась одна семья на каждую возникшую. Большая часть детей, оставленных отцами, растет в бедности и лишена многих благ, которые дает полная семья. Выпавшая им тяжелая доля неизбежно удерживает женщин от рождения ребенка, которого она не сможет защитить от горя.
Еще немного продолжится эта демографическая катастрофа — и новое население России ни по количеству, ни по типу сознания и мотивации уже не сможет не только осваивать, но и держать территорию. Оно начнет стягиваться к «центрам комфорта», так что весь облик страны будет быстро меняться. Эти проекты уже разрабатываются, предлагаются и благосклонно оцениваются в правительстве.
Таким образом, опыт последних десяти лет заставляет нас сформулировать тяжелую гипотезу: русские могли быть большим народом и населять Евразию с одновременным поддержанием высокого уровня культуры и темпом развития только в двух вариантах. Или в традиционном обществе, при комбинации Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным строем; или в модернизированном промышленном обществе при комбинации официального коммунизма с большевизмом и советским строем. При капитализме, хоть либеральном, хоть криминальном, они стянутся в небольшой народ Восточной Европы с утратой статуса державы и высокой культуры.
Переход к импортированным из иного общества «несбыточным» потребностям — это социальная болезнь. Болезнь эта страшна не только страданиями, но и тем, что порождает порочный круг, ведущий к саморазрушению организма. Разорвать этот круг нельзя ни потакая больному: частично удовлетворяя его несбыточные потребности за счет сограждан, — ни улучшая понемногу «все стороны жизни». Противоречие объективно чревато катастрофой — раскол общества и расщепление каждой личности создают напряжение, которое может разрядиться и ползучей («молекулярной») гражданской войной, и войнами нового, незнакомого нам типа. России грозит гражданская война «постмодерна», порожденная «революцией притязаний».
Исход зависит от того, сможет ли та часть интеллигенции, что осознала опасность и сохранила силы для действия, собрать осколки культурного ядра России, чтобы составить из них то зеркало, в котором каждый из нас сможет увидеть себя как судьбу, как частицу судьбы народа. Тогда будет у нас шанс испытать катарсис, вспомнить свой долг перед нашими мертвыми и нашими потомками — и начать восстанавливать свой дом, хотя бы уже с землянки и барака.
Глава 10. Преступность как продукт аномии
Преступность, особенно с применением насилия, — острое и радикальное проявление аномии и в то же время ее генератор. Главной причиной ее всплеска, по единодушному мнению социологов, стали социальные изменения в ходе реформы. Произошло событие аномальное: в одной из самых благополучных в этом смысле стран мира почти искусственно раскручен маховик жесткой, массовой, организованной преступности. Страна перешла в совершенно новое качество.
Вот введение в диссертацию (2010 г.): «За период с 1991 по 2009 год в России зарегистрировано более 41 млн преступлений, выявлено 20 млн лиц, их совершивших. Коэффициент преступности (по фактам регистрации) в расчете на 100 тыс. человек вырос с 407 преступлений в 1961-1965 годах до 2 427 преступлений в 2009 году, т. е. в 4,4 раза. Общество в угрожающих масштабах воспроизводит огромное количество особо опасных, привычных к самому жестокому и изощренному насилию преступников.
Современная российская преступность демонстрирует различные по содержанию, но во многом совпадающие по детерминантам, связанным с особенностями сложившейся в стране экономической, социальной, нравственной ситуацией, неблагоприятные тенденции в своем развитии, при этом весьма значимые как по масштабам, так и по социальным последствиям» [131].
В этом В.В. Кривошеев видит необычность воздействия реформы 1990-х годов на связность общества: «Специфика аномии российского общества состоит в его небывалой криминальной насыщенности. Конечно, и прежние этапы развития нашего социума нельзя считать стерильными в этом отношении… Но общество всегда имело потенциал сдерживания избыточной криминальной активности, понижало ее уровень до социально приемлемого. Скажем, в начале 1950-х годов минувшего века в сознании людей даже карманная кража воспринималась как чрезвычайное происшествие, чего, естественно, нельзя сказать применительно к нынешним условиям функционирования социума. Кроме того, надо иметь в виду, что преступный социальный мир долгое время воспринимался массовым сознанием как сугубо негативный, находился на периферии социальной жизни.
Что касается современной ситуации, то аномия в решающей мере выступает в наших отечественных условиях в форме криминализации социума… Криминализация общества — это такая форма аномии, когда исчезает сама возможность различения социально позитивного и негативного поведения, действия. Преступный социальный мир уже не находится на социальной обочине, он на авансцене общественной жизни, оказывает существенное воздействие на все ее грани.
Кроме того, криминализация означает появление таких поведенческих актов, которые прежде лишь в единичных случаях фиксировались в нашей стране либо не отмечались вовсе. Речь идет, к примеру, о заказных убийствах, криминальных взрывах, захвате заложников, открытом терроре против тех представителей власти, которые не согласны жить по законам преступного социального мира. Криминализация на поведенческом уровне выражается и в ускоренной подготовке резерва преступного мира, что связывается нами с все большим вовлечением в антисоциальные действия молодежи, подростков, разрушением позитивных социализирующих возможностей общества…
Роль среднего класса в наших условиях фактически играют определенные группы преступного социального мира. Традиционные группы, из которых складывается средний слой (массовая интеллигенция, верхние слои других групп наемного труда и т. д.), к сожалению, в российском обществе ни по своему статусному, ни по своему материальному положению не могут претендовать на позицию в нем. Сказанное и позволяет нам определить криминализацию современного российского общества как весьма специфичную форму такого социального феномена как аномия» [3].
Известный криминолог, доктор юридических наук, бывший начальник российского бюро Интерпола, заслуженный юрист России, генерал МВД в отставке B.C. Овчинский недавно сообщил на семинаре: «По самым скромным оценкам, сейчас на территории России проживает до 30 миллионов лиц, судимых за уголовные преступления. Из 140 миллионов всего населения 30 миллионов у нас судимы за уголовные преступления. Которые прошли через места лишения свободы. У нас есть города, где половина всего мужского населения судимы не просто за преступления, а за тяжкие и особо тяжкие преступления. Такие, как Нижний Тагил, допустим. Там половина мужского населения судима за грабежи, разбои, убийства, рэкет и пр.» [138].