Эти их утверждения принципиально важны для социальной, правовой и этической оценки положения, сложившегося в современной российской хозяйственной жизни в связи с массовостью и масштабностью разгула в ней рейдерства. Ведь, по утверждению тех же правоведов и следователей, почти 90% рейдерских захватов собственности в России обременены правонарушениями… Каждое из этих полутора дюжин нарушений влечет за собой соответствующую, а в некоторых случаях и не одну, статью Уголовного кодекса Российской Федерации. Вместе с тем, по утверждению тех же юристов, успешно отбив рейдерское нападение на его собственность, владелец ее в России в большинстве случаях сам невольно или сознательно в целях успешной обороны также совершает хотя бы одно из выше перечисленных нарушений уголовного характера. А уж нарушения Гражданского кодекса Российской Федерации в этих случаях можно считать десятками…
Рейдерские захваты уже сформировали довольно устойчивую системную парадигму функционирования и развития криминально-коррумпированного по своему характеру российского бизнеса, став его императивом. Сегодня это обстоятельство уже отравляет болезненными метастазами все российского общество, постепенно выводя его за рамки формирующегося цивилизованного мирового рынка… Одним из доказательств этого является то, что значительная часть опрошенных нами российских предпринимателей уже во многом утратила нравственноэтические представления о принципиальных различиях между классическим враждебным поглощением чужой собственности и деловыми предпринимательскими сделками между корпорациями и компаниями» [141].
Рейдерство — организованный криминальный бизнес, в который вовлечены государственные учреждения. С.Ю. Барсукова так описывает структуру процесса бандитского захвата предприятия в конце 1990-х — начале 2000-х годов: «Решением арбитража назначался внешний управляющий, менялся состав оперативных руководителей, чьи действия вынуждали собственников продать акции. Упорствующих в нежелании расстаться с собственностью добивали сфабрикованными уголовными делами. Этот типовой для того времени сценарий работал только при поддержке со стороны государственных структур. Бандиты, ЧОПы могли решать отдельные мелкие задачи, но в целом успех дела зависел от покровительства государственных органов. Арбитраж должен был вынести нужное решение, ОМОН — обеспечить физический доступ для новых управленцев, следователь — открыть дело против несговорчивых собственников, губернатор — дать понять исполнительной вертикали, что происходящее его устраивает, и т. д. Масштабный передел собственности требовал слаженной работы всех подразделений государственной власти, торгующих своими полномочиями в интересах крупного бизнеса» [146].
Государственность и общество России резко ослаблены коррупцией — продажей чиновником частицы своей власти ради личной выгоды. Так удовлетворяются незаконные частные или групповые интересы, в том числе интересы преступников и нарушаются права и интересы порядочных граждан. Еще важнее, что коррупция быстро охватывает весь государственный организм и начинает его «разъедать». Соответственно, в обществе расширяется и углубляется аномия.
Возникает порочный круг — коррумпированная часть госаппарата развращает здоровую часть чиновничества быстрее, зараза захватывает и большую часть общества, и становится нормой. Честный чиновник для коррумпированного — не просто конкурент, это его смертельный враг. Его надо подсидеть, оклеветать, запутать. Ради этого идут на огромные затраты и потери для государства — устраивают кадровые перетряски, «сокращения», слияние и расчленение ведомств и учреждений, иной раз идут на всеобъемлющие «административные реформы». Часто все это делается под флагом «борьбы с коррупцией».
Коррумпированная власть смыкается с преступным миром, чтобы растлевать, подкупать и подчинять как раз те органы государства, что должны обеспечивать его безопасность: судебную систему и прокуратуру, органы госбезопасности, прессу и представительную власть. И не только растлевать, но и устранять, и даже убивать тех, кто этому мешает. Возникает организованная преступность, которая создает свою, теневую «государственность».
Можно сказать, что организованная преступность, будучи антиподом и антагонистом государства, становится в России его тенью, почти двойником. Уже в 2000 году был сделан такой вывод: «Организованная преступность, используя новые социальные возможности, стремительно вторгается во все сферы экономической и общественной жизни, осваивает все новые и новые виды преступлений. На рынок идей вышла идеология преступного мира — воровской закон. Еще недавно бывшая годной для весьма специфической части общества, сегодня она проникает в различные сферы общественной жизни, провозглашая лагерные правила и обычаи, облекая их в упаковки справедливости и братства.
Воровской закон изобретен не вчера. Но сегодня, выйдя из подполья, он обретает новые свойства: легальность, демонстративность, дерзость, агрессивность, что в конечном итоге является открытым вызовом обществу и закону. Усиление влияния преступной идеологии выражается в росте претензий лидеров преступного мира, изменении методов достижения целей: силовое давление, массовые беспорядки и акты неповиновения, использование средств массовой информации для запугивания либо введения в заблуждение населения» [142].
Доктор юридических наук, профессор Академии МВД России П.А. Скобликов пишет: «Экономическая преступность и коррупция представляют собой две стороны одной медали. Все сколько-нибудь серьезные коррупционные акты совершаются для того, чтобы облегчить совершение экономических преступлений (побудить чиновников нарушить закон) или защититься от возможного преследования за экономические правонарушения. Что касается коммерческих подкупов (как активных, так и пассивных, если выражаться языком международно-правовых актов), которые встречаются у нас на каждом шагу и в повседневной жизни называются «откатами», то, по российскому УК, это и есть экономические преступления (ст. 204), т. е. сплав экономической преступности с коррупцией в чистом виде» [137].
Некоторые читатели с недоверием относятся к таким описаниям, считая их авторов критиками реформы, которые сгущают краски. Возможно, для такого недоверия имелись какие-то основания в начале 1990-х годов, в условиях острого идеологического конфликта. Но эти времена давно прошли, стало очевидно, что волна преступности по своим масштабам несоизмерима с идеологическими противоречиями, она стала общенациональной, даже экзистенциональной угрозой, вопросом жизни и смерти нации и общества. В середине прошлого десятилетия в отношении этой угрозы возник консенсус между социологами и криминологами обоих направлений — и «демократами», и «консерваторами».
Вот, например, как описывает процесс криминализации экономики в 1990-е годы профессор ГУ ВШЭ, «кузницы либеральных кадров», С.Ю. Барсукова: «Государственные силовые структуры были негласно причислены к потенциальным противникам реформы, что отразилось на их ресурсном обеспечении и медийной травле.
Потеря государством монополии насилия вернула страну в «естественное состояние», изгнание Левиафана — государства означало неконтролируемое насилие. Именно в это время людей соблазняют частным бизнесом. Появляются те, с кого есть что взять, и происходит это, в отличие от советского времени, массово и открыто. Формально такие люди могут искать защиту у государства, но ослабевшее государство никого защитить не способно. В тех обстоятельствах маховик вымогательства набирает такие обороты, что становится очевиден обществу и требует обозначения. И тогда повседневный язык обогатился понятием «рэкет».
Конкуренция среди бандитов привела к тому, что они укрупнились, финансово окрепли. Сколоченные на скорую руку банды уступили место организованным преступным группировкам (ОПГ) с военной дисциплиной внутри и налаженными контактами вовне, включая связи с госорганами. Пожалуй, только преступность в середине 1990-х годов была организованной, все остальные системы общества соперничали в степени хаоса…