Само существование такой «элиты», которая занимает привилегированные ниши уже во всех сферах, порождает аномию в массе людей, которые при этом оказываются лишенными возможностей социальной мобильности. Особую опасность для общества представляет общность преступников-рецидивистов.
Криминологи подчеркивают такие качества рецидивиста: «Он обладает определенным криминальным опытом, приобретает новые криминальные навыки, на него не оказали воздействие уголовное наказание за предыдущее преступное деяние и предпринятые меры уголовного, уголовно-исполнительного и криминологического воздействия, вследствие чего можно предположить у такого лица наличие стойкой антиобщественной установки, реализующейся во вновь совершенном преступлении…
Общественная опасность рецидивной преступности выражается также в том, что рецидивисты, являясь носителями криминальной субкультуры, противопоставляющей себя обществу, являются и ее распространителями, вследствие чего ее элементы проникли практически во все сферы общественной жизни как на бытовом, так и на государственном уровне. Кроме того, рецидивисты своим примером, а нередко и целенаправленными усилиями, вовлекают в преступную деятельность других лиц, особенно из числа молодежи» [145].
Масштабы рецидивной преступности велики, прирост существенный: с 2002 по 2008 год среднегодовой прирост преступлений составил 4,5%, а количество осужденных из числа ранее судимых за тот же период времени в среднем за год увеличивалось на 12,4%. Удельный вес постпенитенциарной преступности в общем массиве раскрытых преступлений составляет примерно 30%. Этому способствует вся социальная и культурная обстановка и опять же массовая аномия. Однако надо отметить и политику государства в сфере права. В отношении рецидивной преступности идет тот же самый процесс либерализации, что и в преступности экономической.
В цитированной выше работе говорится: «После отмены 1 июля 2002 года административного надзора за рецидивоопасными лицами значительное число таких лиц остались без контроля со стороны милиции, которая лишилась довольно эффективных мер упреждения, недопущения криминальной активности… В результате опроса практических и научных работников 73% опрошенных отметили, что отмена административного надзора, не сопровождавшаяся установлением иного социального контроля за лицами, освобожденными из мест лишения свободы, способствовала ослаблению и снижению эффективности работы по предупреждению уголовного рецидива как одной из наиболее опасных форм преступности, а 37% отметили, что это способствовало ограничению возможности правоохранительных органов в части раскрытия преступлений, совершенных рецидивистами» [145].
Надо учесть еще одну новую крупную общность, связанную с преступным миром. В главе 5 приводилась выдержка из статьи Н.М. Римашевской о том «социальном дне», которое сформировалось в России в ходе реформы. К тому, что было сказано, здесь добавим такой вывод социолога: «Российское «дно» социально опасно, так как оно склонно к насилию. По мнению представителей «дна», 85% беспризорников и 34% бомжей вооружены холодным оружием, а 28% — огнестрельным… Обитатели «дна» в России — естественный ресурс уголовного мира…
Эксперты считают, что угроза обнищания — глобальная социальная опасность. По их мнению, она захватывает: крестьян (29%), низкоквалифицированных рабочих (44%); инженерно-технических работников (26%), учителей (25%), творческую интеллигенцию (22%)… Представители бедных не ждут от жизни ничего хорошего; для их мироощущения характерен пессимизм и отчаяние. Этим психоэмоциональном напряжением беднейших социально-профессиональных слоев определяется положение «придонья»: они еще в обществе, но с отчаянием видят, что им не удержаться в нем. Постоянно испытывают чувство тревоги 83% неимущих россиян и 80% бедных… Оказываясь на краю социальной деградации, люди чаще всего не видят источников поддержки и начинают испытывать состояние паники» [23].
Признаком аномии стало неожиданное для российской культуры явление геронтологического насилия. Традиционно старики были в России уважаемой частью общества, а в последние десятилетия советского периода и вполне обеспеченной частью, но в ходе реформы социальный статус престарелых людей резко изменился. Большинство из них обеднели, большая их часть оказались в положении изгоев, не нужных ни семье, ни обществу, ни государству. Крайним проявлением дегуманизации стало насилие по отношению к старикам, которое приобрело масштабы социального явления.
Это явление наблюдается во всех социальных слоях, изучение проблемы показало, что «социальный портрет» тех, кто избивает и мучает стариков, отражает общество в целом. В составе «субъектов геронтологического насилия» 23,2% имеют высшее образование (плюс студенты вуза — 3%), 36,7% — среднее, 13,5% — среднее техническое, 4,9% — начальное, у 13,4% образовательный уровень неизвестен; 67% насильников — родственники, 24% — друзья и соседи, 9% — «посторонние» [26].
Геронтологическое насилие было узаконено уже в самом начале реформы потому, что новый политический режим видел в старших поколениях советских людей своего противника. К старикам сразу была применена демонстративная жестокость в самой примитивной форме — массового показательного избиения в центре Москвы 23 февраля 1992 года ветеранов и военных пенсионеров, которые вышли на традиционную демонстрацию с возложением венков к Вечному огню.
Исследование последних лет приводит к такому выводу: «В настоящее время в Российской Федерации наблюдаются неблагоприятные тенденции развития преступности, которые обусловлены социально-экономическими изменениями, происходящими в обществе. Между тем увеличивается не только уровень криминализации населения, но и значительными темпами растет количество потерпевших от преступлений. При этом в последние годы все чаще и чаще преступники выбирают в качестве жертв преступных посягательств людей пожилого возраста — наименее защищенную и слабую категорию населения. Все больше стариков оказываются ограбленными, обманутыми, убитыми или покалеченными из-за незначительной наживы в виде нескольких сотен или тысяч рублей.
Виктимизация пожилых людей становится все более актуальной проблемой не только в связи с увеличением ее уровня, но и с тем, что рост преступлений в отношении наиболее незащищенных групп населения определяет уровень нравственного состояния общества» [135].30
Для любого народа преступный мир — это «программный вирус», который стремится ослабить и разорвать все связи, объединяющие общество, и перепрограммировать атомизированных индивидов на своей матрице, сделать их общностью изгоев народа. Аномия — его питательная среда.
Причины роста преступности известны, и первая из них — социальное бедствие, к которому привела реформа. Из числа тех, кто совершил преступление, более половины (в 2010 году 66%) составляют теперь «лица без постоянного источника дохода». Большинство из другой половины имеют доходы ниже прожиточного минимума. Изменились социальные условия! Честным трудом прожить трудно, на этом «рынке» у массы молодежи никаких перспектив, реформа «выдавила» ее в преступность.
Само по себе это, однако, не объясняет масштабов волны преступности. Только от бедности люди не становятся ворами и убийцами — необходимо было и разрушение нравственных устоев. Оно было произведено, и сочетание этих причин с неизбежностью повлекло за собой взрыв массовой преступности. В России возникли новые культурные условия жизни, когда множество молодых людей идут в банды и преступные «фирмы» как на нормальную работу.
Как взрастили эту угрозу? Ведь это новое явление. Был у нас в 1960-1970-е годы преступный мир, но он был замкнут, скрыт, он маскировался. Он держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без расширения масштабов. Общество — и хозяйство, и нравственность, и органы правопорядка — не создавало питательной среды для взрывного роста этой раковой опухоли.
В своем походе против государства антисоветские интеллектуалы постепенно легитимировали, а потом и опоэтизировали преступный мир. Он всегда играет большую роль в сломах жизнеустройства. Социальный хаос — его питательная среда. С другой стороны, его используют и революционеры в своих усилиях по подрыву государства. Принявший активное участие в революции преступный мир затем был с огромным трудом загнан в жесткие рамки в период «сталинизма». Надо напомнить, что особо тяжкие преступления (убийства, бандитизм и вооруженный разбой) в советском праве причислялись к числу государственных преступлений (ст. 58). В поздний советский период преступный мир усилился из-за урбанизации и смены привычных укладов жизни. Он насытился интеллектуальными силами, вобрав в себя (или породив) существенную часть интеллигенции. Но главное, что начиная с 1970-х годов он получал культурную легитимацию.