Конечно, в ходе перестройки необходимо было оживить преступный мир и для поставки кадров искусственно создаваемой буржуазии, повязанной круговой порукой преступлений, готовой воевать с ограбленными. Но это социальная сторона, а поговорим о том, какую роль сыграла интеллигенция, особенно художественная, в снятии неприязни советского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации — создании совершенно нового культурного стереотипа. Без духовного оправдания никакие социальные трудности не привели бы к взрыву преступности.
Преступность — процесс активный, она затягивает в свою воронку все больше людей, преступники и их жертвы переплетаются, меняя всю ткань общества. Бедность одних ускоряет обеднение соседей, что может создать лавинообразную цепную реакцию. Люди, впавшие в крайнюю бедность, разрушают окружающую их среду обитания. Этот процесс и был сразу запущен одновременно с реформой. Его долгосрочность предопределена уже тем, что сильнее всего обеднели семьи с детьми, и большая масса подростков стала вливаться в преступный мир.
Изменение ситуации в преступности произошло сразу с началом реформы.
В.О. Рукавишников пишет в обзоре 1994 года: «Углубление пропасти между богатыми и бедными, прогрессирующее обнищание значительной части трудоспособного населения порождает известную реакцию — рост преступности, депрессию и другие негативные психологические последствия. Мы не будем приводить здесь данные из сводок МВД, показывающие, что каждый новый год последнего пятилетия уверенно бьет печальные рекорды года предыдущего. Вот результаты исследования: на вопрос “Чувствуете ли Вы себя в Вашем городе защищенным от преступных действий?” отрицательно ответили весной 1993 года 84%, при этом каждый пятый (22%) лично не менее чем один раз непосредственно сталкивался с физическим насилием или другими преступными действиями, еще у половины (56%) с подобными происшествиями сталкивались знакомые… Таким образом, наше общество бедных оптимистов рискует превратиться в сообщество невротиков, боящихся выходить на улицу» [126].
Даже сам глава Правительства России В. Черномырдин объявил о «тотальной криминализации российского общества». Профессор Мичиганского университета В.Э. Шляпентох (специалист по России и бывший советский социолог, работавший для «Правды») говорил про обстановку страхов, даже не главных: «Страх за свою жизнь влияет на многие решения россиян — обстоятельство, практически неизвестное в 1960-1980-х годах… Судьи боятся, и не без основания, обвиняемых, налоговые инспекторы — своих подопечных, а милиционеры — преступников. Водители смертельно боятся даже случайно ударить другой автомобиль, ибо «жертва» может потребовать компенсации, равной стоимости новой машины или квартиры».31
Страх перед преступным насилием после 1990 года был и остается одним из главных доминирующих страхов в России. По результатам массового опроса в январе 2003 года было выявлено три ведущие группы «страхов», которые присутствуют в сознании россиян. Список наиболее тревожных явлений возглавляли различные проявления социальной девиации. В 1999 году в числе самых главных причин общего ощущения бесправия 66% опрошенных назвали криминализацию, 63% — беззаконие и 58% — коррупцию [12].
Это новое явление. В советское время преступный мир был замкнут, скрыт, он маскировался. Он держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без большого расширения в масштабах. В СССР существовала довольно замкнутая и устойчивая социальная группа — профессиональные преступники. Они вели довольно размеренный образ жизни (75% мужчин имели семьи, 21% проживали с родителями), своим преступным ремеслом обеспечивали скромный достаток: 63% имели доход на одного члена семьи в размере минимальной зарплаты, 17% — в размере двух минимальных зарплат. У советских преступников (и мужчин, и женщин, и несовершеннолетних) из всех мотивов преступных деяний «жажда наживы» была на самом последнем месте. У взрослых главным было «стремление выйти из материальных затруднений наиболее легким путем» и «склонность к легкой жизни» [127].
Экономическая реформа 1990-х годов породила особый новый тип преступника — расхитителя государственной собственности в особо крупных размерах. По уровню доходов и своей экономической мощи эта новая социальная группа не имеет генетической связи со старой советской преступностью. Вот заключение криминалистов Ю.В. Голика и А.И. Коробеева о результатах приватизации в этом аспекте (по состоянию на начало десятилетия XXI века): «В криминальные отношения в настоящее время вовлечены 40% предпринимателей и 66% всех коммерческих структур. Организованной преступностью установлен контроль над 35 тыс. хозяйствующих субъектов, среди которых 400 банков, 47 бирж, 1,5 тыс. предприятий государственного сектора. Поборами мафии обложено 70-80% приватизированных предприятий и коммерческих банков. Размер дани составляет 10-20% от оборота, а нередко превышает половину балансовой прибыли предприятий… По некоторым данным, примерно 30% состава высшей элиты в России составляют представители легализованного теневого капитала, организованной преступности» [30].
Это одна из непосредственных причин провала рыночной реформы в России. «Сословие» предпринимателей формировалось в России не только неправовым и антисоциальным способом захвата и распределения общенародной собственности, но и на уродливой мировоззренческой матрице. Успешное формирование капитализма (хотя и «не без кровопивства», как выражался Салтыков-Щедрин) удавалось, только если предпринимательство было ограничено жесткими этическими нормами (как протестантская этика в Западной Европе, конфуцианство в Японии и Китае, совсем недавно — буддистской этикой в Таиланде). И все равно эти страны переживали и переживают волны массовой «беловоротничковой» преступности. А в России 1990-х годов предпринимательство с самого начала загнали в жесткие рамки уголовной этики. Она действовала независимо от личных предпочтений или нравственных идеалов отдельного предпринимателя — именно как «невидимая рука» российского рынка.
Осенью 2009 года по заказу Российского союза промышленников и предпринимателей ВЦИОМ провел ежегодный опрос 1 200 предпринимателей, представлявших крупные, средние и малые предприятия промышленности и строительства; транспорта и связи; обслуживания и торговли в 40 субъектах России. Был задан один вопрос и получены такие ответы.
Таблица 3
Опрос предпринимателей об отношении к закону
Как Вам кажется, что сегодня для предприятия важнее — соблюдение буквы закона или «правил игры», принятых в «бизнес-сообществе»? (закрытый вопрос, один ответ)
2007 г. 2008 г. 2009 г.
Соблюдение буквы закона 36 45 20
Соблюдение «правил игры» в бизнес-сообществе 51 41 69
Затрудняюсь ответить 12 14 11
Надо отметить особый вид аномии, присущий общности предпринимателей. В.В. Кривошеев характеризует ее как краткосрочность жизненных проектов. Он пишет: «Уплотняя время своего участия в социальной жизни, человек часто теряет многие возможности неспешного просчета последствий своей активности, утрачивает ощущение подлинности, реальности происходящего, оказывается в ситуации неспособности рационализировать, в полной мере оценивать действительность с позиции морального выбора между добром и злом, если употреблять эти высокие этические категории. “Укорачивание” пространственно-временных аспектов индивидуальной и социальной жизни приводит к ощущению ее непрочности, ненадежности, необходимости непрерывного приспособления к этому неуловимо изменчивому миру.