Спустя непонятное количество времени обессилевший Фрэнк начал приходить в себя, до сих пор находясь в объятиях наставника, крепко сжимающего его тело в своих руках. Чуть отстранившись, он увереннее опёрся на ноги и понял, что, несмотря на слабость в коленях, может стоять сам.
— Это было невероятно, mon cher, — с придыханием прозвучал голос Джерарда. — Давно я не встречал кого-то, кто бы с такой честностью и без оглядки отдавался ощущениям. Наверное, вы — моя лучшая находка за последнее, к слову, очень долгое, время. Я хочу снова видеть вас тут, — он нежно поцеловал и без того горящее от покусываний и настойчивых ласк ухо.
— Я… я заколю шейный платок крупной янтарной брошью… Так вы узнаете меня, — хриплым шёпотом, чтобы не раскрыть инкогнито, ответил ему Фрэнк.
Джерард медленно разорвал объятия, и Фрэнк, наконец-то, смог чуть повернуться к нему. Чёрная тройка, отороченная атласом. Полумаска из той же ткани. Влажно поблескивающие, чётко очерченные манящие губы, не так давно ласкавшие ушную раковину… Лукавые искры потемневших глаз под маской. Он был невероятно притягателен в этом полумраке портьеры, освещённый неверными бликами редкого света, попадающего в этот сумрак. Легко улыбнувшись самыми кончиками губ, Джерард учтиво кивнул и уже было собрался скрыться в темноте коридора, как вдруг поднял к лицу ладонь, которой ласкал плоть Фрэнка, сжатую до этого в кулак, и, смотря тому прямо в глаза испытующим взглядом, долгим, невыносимо развратным движением острого алого языка провёл по ней, слизывая остатки излившейся жидкости. Господь Всемогущий! Вся кровь сейчас прилила к лицу Фрэнка, полностью скрытому под маской, а дыхание снова участилось от этого откровенно вызывающего зрелища.
— Безумно вкусно, mon cher, не ожидал, что даже с этой стороны вам не будет равных. Надеюсь, в следующий раз мы сможем зайти немного дальше? — и, плохо скрывая предвкушающую усмешку на чётко очерченных губах, он развернулся и исчез во мраке коридора.
Оставшись в одиночестве, Фрэнк в который раз схватился за край портьеры, чтобы не сползти по стене, и прислонился виском к деревянной панели. Сердце бешено стучало, щёки жгло огнём, ему казалось, будто сейчас был брошен вызов его смелости, и не мог не признать, что это задело его за живое. Слегка успокоившись, он привёл себя в порядок, заправившись и завязав тесьму на бриджах. Глянув в сторону залы, он увидел, как юноши, утомлённые любовной игрой, расслабленно и устало лежат на шкуре в объятиях друг друга, тихо переговариваясь, и не обращают внимания ни на что вокруг. Танец огня за ажурной каминной решёткой отбрасывал блики и движущиеся тени на их обнажённую кожу, и это завораживало, выглядя как волшебство.
Фрэнк отстранился от стены, бросив на них прощальный взгляд, и отправился искать в лабиринте коридоров выход, чтобы покинуть это странное место.
Глава 4
Джерард вернулся только под утро.
Румяная, улыбчивая Марго уже накрывала к завтраку стол в малой столовой, где хозяин обычно всегда завтракал с Фрэнком. Поль с Маргарет вставали намного раньше, чтобы заниматься делами поместья, и ели прямо на просторной светлой кухне, где было царство кастрюль, керамики, огня и длинных настенных полок с бесчисленными баночками с терпкими, пряными специями. Их до невозможности любил хозяин. Как бы Джерард ни пытался скрыть свои итальянские корни, выдавая себя за коренного француза, что, впрочем, ему вполне удавалось, они всё равно давали о себе знать в мелочах. Как, например, эта любовь к приправам, которые он просил добавлять везде, куда можно и нельзя, и даже Маргарет иногда морщилась, посмеиваясь над тем, что у «Жерара» совсем отбило нюх. Также эта странная его особенность: в моменты сильного душевного волнения он переходил на очень быстрый говор, который в размеренном, томном французском звучал непривычно и странно. Для итальянского, такого живого, горячего и эмоционального, это было в порядке вещей, но когда Джерард так смазывал французские слова, становилось даже трудно понять, о чём он говорит. На итальянском же хозяин говорил мало и неохотно, будто слова доставляли ему боль. Он даже отказался преподавать его Фрэнку в своё время, обучив в совершенстве французскому, испанскому и латыни. Итальянский был чем-то сокровенным для него, и казалось, что Джерард таким образом оберегает и хранит какие-то свои тайны, словно пытается защитить хоть что-то, оставшееся от него настоящего, от того мальчика, которому приходилось выживать на улицах Парижа.