— Что это еще за конспирации? — удивленно спросил Тарло, глядя как Андре запирает дверь ключом на два оборота.
— Вам следует молчать об увиденном, граф, — сбрасывая маску почтительного слуги, ответил камердинер. — Никто не должен знать о том, что происходит за этой дверью.
— Я и сам пока этого не знаю.
— Узнаете непременно. Итак, вы не должны передавать кому бы то ни было то, что вам станет известно. Поверьте, все это делается исключительно для безопасности наших гостей.
— Судя по всем этим странным предуведомлениям, делается что-то основательно гадкое.
— О, нет. Просто некоторая нескромность.
Он подошел к следующей двери и распахнул ее. Помещение за ней выглядело довольно странно, так что Владимир даже сразу не понял, что здесь происходит. На простых венских стульях здесь сидели несколько девушек и, прижимая левой рукой к уху отделанные каучуком латунные раструбы, что-то усердно записывали на разматывавшейся с валика бумаге.
— Кто это?
— Стенографистки, ваше сиятельство.
Тарло еще раз обвел удивленным взглядом комнату, выходящие из стен трубки — и вдруг понял:
— Вы прослушиваете разговоры постояльцев?
— Именно так, — совершенно не смущаясь, подтвердил Андре. — Но мы никогда не используем услышанное во вред нашим гостям, конечно, если сами гости не пытаются причинять вред нашему замечательному княжеству.
Камердинер подошел к одной из стенографисток и тронул ее плечо. Заметив его, девушка встала и протянула ему раструб.
— Присаживайтесь, — не столько предложил, сколько распорядился слуга. — Подвиньте стул и возьмите еще один моноаурис, — он указал на еще один раструб, лежавший на столе рядом с рулоном бумаги. — Это апартаменты вашей невесты.
— Разложи платье здесь. Пусть, когда войдет, увидит, что я готовлюсь к свадьбе.
— Значит, мы сейчас никуда не едем?
— Пока нет.
— Эдит, зачем нам впутываться в эту игру? Если будет нужно, я легко договорюсь…
— Ты уже договорилась! — перебила ее недовольная баронесса. — Не ты ли учила меня: нельзя держать в номере подобные вещи?
— Прости, время было позднее, я надеялась утром отвезти жемчужину и положить ее в сейф.
— Как бы то ни было, нас переиграли. А сейчас кто-то пытается и вовсе сделать из меня дуру. Ну, нет! Два раза за один день чувствовать себя воспитанницей пансиона благородных девиц, застигнутой за курением виргинской сигары — это уж слишком!
— Ты что-то задумала?
— Как сказал бы этот лощеный солдафон, мой жених — дать бой.
— Все это так неосторожно! Мы здесь очень засиделись. Конечно, западня захлопнулась, тут ничего не сделаешь, мы в нее уже угодили. Надо бы теперь подумать, как поскорее выбраться.
— Все это верно, — не замедлила с ответом баронесса. — Однако наше участие в этом деле усыпит бдительность чертовой толстухи и ее молодчиков. К тому же, — Алиса вздохнула, — признаться, я не готова расстаться с этой бесподобной жемчужиной. — Разложишь платья, а затем разузнай, где и когда остановился мистер Донован Спарроу, где уже успел побывать, как расплачивался — словом, узнай все, что сможешь. И насчет Абдурахман — паши не забудь выяснить. Что это за бегство на рассвете?
— Не в первый раз, — хмыкнула Женевьева. — Но ты все же не заигрывайся. Главное, не вздумай сдуру влюбиться в своего жениха.
— Вот еще, скажешь тоже!
— А что, он красавчик. Не то, что барон.
— Очередной пустоголовый кавалерист. Любуется собой, как селезень.
— Не скажи, не скажи. Эк он спозаранку кинулся на твою защиту — настоящий лев!
— Эй, эй, Женевьева, ты сама не влюбись! Давай, заканчивай с платьями, и задело!
Граф, покрасневший, как утренняя заря, отложил латунный раструб:
— Ее что же, зовут Эдит?
— Может, и нет. Но без свидетелей мадемуазель Женевьева называет ее именно так. Похоже, вы не произвели на вашу невесту неотразимого впечатления.
— Это вовсе не ваше дело, Андре! — оскорбился Тарло.
— Мое дело, чтобы на людях вы выглядели абсолютно счастливой парой. Мадам Ле Блан будет чрезвычайно недовольна, если вы будете смотреть друг на друга, как солдат на вошь.
Граф Тарло откинулся на спинку венского стула:
— Мне нужно подумать.
— Вам что-то мешает?
— Пока что мы здесь мешаем нелегкому труду этих барышень. Если не возражаете, пройдемся по набережной, на ходу мне всегда думается лучше.
— Как прикажете, ваше сиятельство. — Андре вновь напустил на себя вид расторопного слуги.