Я хмурюсь ещё сильнее. Господи, кто, блять, пользуется телефонной будкой в наши дни? Мерцающая лампочка, встроенная в крышу, освещает силуэт. Женщина с длинными светлыми волосами и гибкой фигурой.
Выдыхая, я откидываюсь на спинку сиденья и бормочу себе под нос. Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Это девушка Альберто, Аврора. Конечно, её волосы другие, дикие кудри вместо прямых, и она в спортивных штанах и кроссовках вместо того сексуального красного платья, но это определенно она. Я выключаю потрескивающее радио, будто это волшебным образом поможет мне услышать, что она говорит, и мгновение наблюдаю за ней. Она наматывает телефонный шнур на пальцы и оживленно что-то говорит в микрофон. Кто бы ни был по другую сторону линии, ему явно нечего сказать, поскольку всё время говорит она.
Какого хрена ты здесь делаешь, девочка? И с кем ты разговариваешь?
Качая головой, мои пальцы касаются ключа в замке зажигания. Мне абсолютно наплевать, с кем она разговаривает. Это явно кто-то, о ком она не хочет, чтобы мой дядя знал, иначе она бы воспользовалась своим мобильным. Неважно. Содержанка Альберто — не моё дело, и мне совершенно наплевать, что она вытворяет за его спиной.
Я как раз собираюсь завести двигатель, когда она резко вешает трубку, поворачивается к машине и стучит в стеклянную дверь телефонной будки. Фары машины выключаются, и фигура выходит со стороны водителя, держа в руках зонтик. Он торопливо переходит дорогу, открывает дверь и одной рукой держит зонтик над ее головой, а другой обвивает её талию. Когда он ведет её через дорогу, я хорошо его разглядываю.
Это тот парень, лакей. Макс, или как там его зовут, он, должно быть, её сопровождающий. Мои костяшки пальцев на руле белеют, и от раздражения кожу покалывает. Он прижимает её к себе, слишком, блять, близко, и по тому, как он смотрит на неё под уличными фонарями, мне становится ясно, что это не только потому, что он пытается сохранить её сухой.
Не мое дело. Я здесь не поэтому.
Но я не могу избавиться от раздражения, которое зудит у меня под воротником, как сыпь. Должно быть, это ещё один инстинкт, точно такой же, как чувство принадлежности к церкви моего отца. Может, я и не самый большой поклонник Альберто или его грязной личной жизни, но он всё ещё член семьи.
Подожду. Всего минутку.
Они подходят к машине, и, к моему удивлению, Аврора не садится. Вместо этого у них короткий разговор, Макс протягивает ей зонтик, пальцы соприкасаются с её пальцами, затем он садится в машину и уезжает.
Тихий свист срывается с моих губ. Оставить невесту Дона одну на обочине дороги? В такой чёртовой дыре, как Дьявольская Яма? Этот парень напрашивается на пулю в черепе.
Если бы я был лучшим человеком, я бы завел эту машину и отвез её домой.
Жаль, что это не так.
Вместо этого я наблюдаю, как она стоит там, провожая глазами машину, пока фары не исчезают в тумане, прежде чем обращает своё внимание на кладбище.
Я замираю, и ледяная мысль просачивается в мой мозг медленнее сиропа.
Край утеса. Собирается ли она закончить то, что я прервал?
У меня ком в горле, и я не уверен, как он туда попал. Или как моя рука переместилась с руля на дверную ручку. Я десятки раз видел, как люди убивали себя. Чёрт, я был тем, кто заставил некоторых из них написать свои предсмертные записки.
Мои пальцы соскальзывают с ручки и падают мне на колени. Не моя проблема — у меня их достаточно. Я не вылезу из машины.
Она делает шаг вперёд к тропинке, которая пересекает кладбище и ведет к утесному мысу.
Похуй, я выхожу из машины.
Как только я дергаю за ручку, она резко останавливается, затем поворачивается. Идёт по дороге.
— Ну твою мать, девочка. Определись уже, — ворчу я себе под нос. Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я завожу машину, выключаю фары и ползу по улице за ней.
Я не терпеливый человек и никогда им не был. И как владелец самой большой коллекции спортивных машин в Европе, я не привык ездить на такой скорости. Также не привык следовать за молодыми женщинами по пустым дорогам без их ведома. На самом деле это не в моём стиле.
После того, что кажется вечностью, она поворачивается, и я понимаю, что она направляется в Заповедник. Сначала телефонная будка, потом лес. Что, блять, задумала эта девчонка?
Я не собираюсь ждать. Говорю себе, что ещё подожду пару минут, но проходит час, а я всё ещё не сдвинулся с места.
И тогда я вижу её. Она выходит из-за деревьев, затем машина Макса ползет обратно по улице ей навстречу. Он выходит, целует её в шею и ведет обратно к машине.
Когда они отъезжают, я понимаю, что стиснул челюсть. У меня на языке что-то горькое, вкус, который я не узнаю. Собравшись с духом, завожу машину и выворачиваю руль на полную мощность, чтобы направиться в том направлении, откуда только что приехал, мне больше не нужно быть скрытным.
Итак, она содержанка и воровка.
Она олицетворяет всё, что я ненавижу в этой жизни. Для моего дяди она всего лишь хорошенькая киска, которой можно похвастаться за игрой в покер. Для неё мой дядя — ходячая, говорящая безлимитная банковская карта, ради которой стоит раздвинуть ноги.
Глава седьмая
Платье, в которое Грета пытается втиснуть меня на два размера меньше, но она не из тех женщин, которые отступают перед вызовом. Женщины, которые носят твидовые юбки-карандаши и очки-полумесяцы, а волосы собирают в самый тугой пучок, никогда не отступают. Одной рукой она сжимает мою кожу, а другой застегивает молнию.
— Оу, твоё ж фламинго, — шиплю я, сердито глядя на неё в зеркало в полный рост. Она поднимает глаза и пронзает меня своим спирепым взглядом.
— Тебе нужно завязывать со всеми этими конфетами, — огрызается она, наклоняясь, чтобы потянуть за мой подол. Это бессмысленно, платье всё ещё едва прикрывает изгиб моей задницы. — Ты думаешь, я не вижу всех этих оберток в мусорке? В твоей сумочке? Прекрати есть столько сладкого, и твоя талия скажет тебе спасибо.
— Или ты могла бы перестать покупать мне платья, предназначенные для двенадцатилетней девочки, — огрызаюсь я в ответ.
Конечно, с глубоким вырезом оно было бы очень неуместно для двенадцатилетней девочки. Оно также невероятно неуместно для обеда, но сегодня у меня нет сил спорить, по воскресеньям я всегда такая. Это сокращает разрыв между субботой и средой, дни, в которые я могу видеться со своим отцом. Кроме того, эти воскресные обеды гораздо более цивилизованны, чем пятничные ужины. Все становятся тише, кротче, особенно если накануне они вовсю веселились.