Я жду, что она огрызнется в ответ, но её реплики не последовало. Краем глаза я наблюдаю, как её розовый ротик так же быстро открывается и закрывается. Затем она сцепляет руки и снова обращает своё внимание на набережную Бухты Дьявола, расплывчато проплывающую за окном.
Плевать. Мне насрать, что делает эта цыпочка. Будь то свадьба с моим семидесятилетним дядей или прыжок со скалы.
Тепло проникает мне под воротник, и я расстегиваю верхнюю пуговицу. Я никогда не расстегиваю свою чертову верхнюю пуговицу.
Мы едем в тяжелом молчании, пока не подъезжаем к воротам особняка Альберто на берегу моря. Затем Аврора садится немного прямее. И снова начинает наматывать этот локон на палец.
Она прочищает горло.
— Итак, эм. Мы договорились?
Мой взгляд лениво скользит к ней.
— Договорились?
— Эм, мои звонки... ты ведь не будешь их слушать, верно? Это то, что ты сказал?
Выруливая на передний привод, я глушу двигатель и смотрю на неё. Впервые по-настоящему смотрю на неё, а не просто украдкой поглядываю, сидя во главе обеденного стола или поверх своего стакана виски в баре в подвале.
Выглядя так, она никогда не смогла бы быть грешницей. У неё слишком большие глаза. Каждая из её жалких тайн отражается в её радужках цвета теплого виски. Ее кожа слишком бледная и совершенная. Малейший грех заставит её покраснеть красивым розовым оттенком. Мой взгляд опускается на её пухлые, приоткрытые губы. И этот, блять, рот. Единственный звук внутри машины — тихое, неглубокое дыхание, вырывающееся из неё.
Знакомое чувство разносится по моим венам, как отвратительный вирус. Оно угрожает подорвать моральный ориентир, который я так усердно пытался выстроить за последние девять лет.
Но мне некого обманывать. Мой моральный ориентир: он такой же хрупкий, как карточный домик, и если Аврора сделает ещё один такой, блять, вдох, она всё разрушит.
Блять. Мой приборный щиток показывает, что на улице 9 градусов, но здесь чертовски жарко. Хотел бы я, чтобы мой Bugatti не был таким маленьким. Может быть, тогда я не чувствовал бы исходящий от неё жар или сладость её духов.
Сжимая руки в кулаки, я отвожу взгляд и впиваюсь взглядом в логотип автомобиля, выбитый в центре моего руля.
— Сделка должна быть выгодна обоим сторонам, Аврора, — её горячее, неглубокое дыхание приостанавливается. Слава Богу. — Что я получу взамен?
— Что?
Её шепот доносится прямо до моего члена.
— В этом мире нет ничего бесплатного. Как ты собираешься купить моё молчание?
Воздух такой густой, что я мог бы высунуть язык и попробовать его на вкус. Какого хрена ты делаешь, Анджело? Я не должен был играть в эти игры с невестой моего дяди. Я должен броситься в её сторону, рывком распахнуть дверь и сказать ей убираться вон. Избавить машину от её гребаного запаха ванили и шоколада, тяжелого дыхания и этих блестящих светлых волос, которые, я знаю, я буду находить повсюду в течение следующих нескольких дней.
Но затем её голос становится низким, страстным, хриплым.
— Ну, и чего же ты хочешь?
Блять.
Я перевожу взгляд с руля обратно на её лицо. Её глупое, девичье личико и эти большие янтарные глаза, которые сейчас шире, чем обычно.
Жар пробирается под мою кожу, как зуд, от которого я не могу избавиться. Я расстёгиваю ещё одну пуговицу. Провожу рукой по подбородку. Затем я издаю тихий горький смешок, который будто мне не принадлежит.
Это просто смешно. Я ем на завтрак таких девушек, как Аврора. Только я этого не делаю, потому что я не собираюсь лезть к девушке моего дяди. Даже если этот дядя — Альберто, и даже если его девушка выглядит вот…
Так.
Я не собираюсь хватать её за основание затылка, притягивать ближе и смотреть, какие эти мягкие губы на вкус. Я не собираюсь зарываться кулаком в эти волосы и проводить зубами по всей длине её шеи, пока она не выдаст мне на ухо все свои глупые маленькие секреты.
— Вылезай.
Аврора не двигается. Но если я ещё немного посижу с ней в этой машине, я либо сдамся, либо врежу кулаком по приборной панели. Или и то, и другое. Поэтому я открываю дверь, выхожу и направляюсь к дому. Дождь льет на меня, обжигая кожу, но никак не охлаждая меня. Позади себя я слышу, как хлопает дверца машины.
— Подожди! — тихий голос Авроры доносится сквозь ветер, и я слышу хруст гравия под её кроссовками, пока она пытается не отставать от меня. — Анджело, пожалуйста, не...
Поднимая глаза, я понимаю, что заставило её замолчать. Входная дверь открывается, и её жених, мой дядя, затемняет дверной проем. Его глаза смотрят на меня, затем на Аврору и снова обратно. Он складывает руки на своем огромном животе и хмурится.
— Господи Иисусе, малыш, — бормочет он. — Ты мог бы дать девочке зонтик.
Девочке. Я вглядываюсь в янтарное сияние фойе позади него и прислоняюсь к колонне, поддерживающей крышу крыльца.
— Я на тебя не работаю, Альберто.
Его взгляд настороженно скользит по мне.
— Конечно, конечно. Что ж, я ценю, что ты помог мне выбраться из затруднительного положения. Она бы ныла всю неделю, если бы я не позволил ей увидеться с отцом.
Аврора, тяжело дыша, поднимается по ступенькам. Она бросает взгляд на Альберто, затем на меня, её глаза застилает явная паника. Я засовываю руки в карманы и выдерживаю её пристальный взгляд.
— Милая, ты вернулась, — Альберто выходит вперёд и прижимает её стройное тело к своему. — Тогда поцелуй своего жениха.
Моё сердце колотится о грудную клетку, но я сохраняю нейтральное выражение лица. Невозмутимое. Аврора делает шаг назад, но хватка Альберто становится только крепче.
— Что? — спрашивает она со звенящим смешком.
— Поцелуй меня, Аврора.
Её глаза устремляются на меня, и я отказываюсь отступать от её взгляда. И откажусь ей помогать. Ты сама вляпалась в эту чертову передрягу, выбирайся из неё сама.
Альберто наклоняется и прижимается своими морщинистыми губами к её губам. Мои кулаки сжимаются в карманах, но я заставляю себя смотреть. Такое чувство, что смотреть на это — это наказание за мои собственные грехи. Она отшатывается под его тяжестью, вытягивая руки в воздухе под неловким углом, пока он делает всю работу. Кажется, что проходит, блять, целая вечность, пока он не отстраняется.
У меня возникает внезапное желание врезать кому-нибудь, и если я прямо сейчас не уберусь с этого крыльца, это будет лицо моего дяди. И это приведет к войне, в которую я, черт возьми, не смогу ввязаться.
Я отталкиваюсь от колонны и бегу обратно вниз по ступенькам.
— Я оставлю вас, двух голубков, наедине, — говорю я ледяным тоном.