Слова, произнесенные Мей при первой нашей встрече здесь, прозвучали у меня в голове.
«Он видит то, что лучше бы не видеть, поэтому обычно я его закрываю».
Внезапно меня охватило какое-то непонятное предчувствие.
Что это вообще значит? В тот раз я совсем ничего не понимал. Но что сейчас? Сейчас дела обстояли немного по-другому. Так мне подумалось.
Она может видеть то, что лучше бы не видеть.
То, что лучше бы не видеть…
Я захотел спросить, что именно она видит, но справился с этим желанием. У меня возникло смутное ощущение, что когда-нибудь наступит подходящее время для этого вопроса.
– Позже я узнала, что во время той операции я чуть не умерла, – Мей по-прежнему прикрывала рукой правый глаз. – По правде сказать, то, что со мной тогда произошло, оставило во мне свой след. Ты мне веришь?
– Эээ, в смысле, ты до сих пор помнишь, как умирала?
– Всего лишь кошмары больного четырехлетнего ребенка. Вполне достаточно, если ты будешь воспринимать их так.
Несмотря на эти ее небрежные слова, голос Мей звучал очень серьезно.
– Не думаю, что смерть добра. Люди все время толкуют о «легкой смерти», но это не так. Там одиноко и темно… так одиноко и темно, как нигде в мире.
– Одиноко и темно…
– Да. Но ведь жизнь такая же, согласен? Как ты считаешь?
– …Может, и так.
– В конечном итоге, я – это все, что у меня есть. И речь не о том, что было, когда я только родилась… а обо всей жизни от рождения до смерти. Понимаешь, о чем я?
– …
– Как бы крепко люди ни были связаны друг с другом на первый взгляд, на самом деле каждый из нас – один. Я, моя мать… и ты тоже, Сакакибара-кун.
Чуть помолчав, Мей закончила свою мысль:
– И она тоже… Мисаки.
Мисаки? Она про Мисаки Фудзиоку?
Так звали двоюродную сестру Мей, умершую в городской больнице в конце апреля.
В голове у меня тут же, как по заказу, всплыла сцена моей первой встречи с Мей – в больничном лифте. Такая четкая, будто это произошло лишь вчера.
4
В общем, июнь кончился, июль начался.
В наступившем месяце, к счастью, новых бед на класс не обрушивалось[3]. Но, по-моему, атмосфера в классе с каждым днем становилась все более наэлектризованной – что, надо полагать, вполне естественно.
Два человека, относившихся к классу, – Мидзуно-сан и Такабаяси, – уже умерли в июне. Теперь, когда начался новый месяц, будут ли еще смерти? Это станет важнейшим тестом, который даст понять, эффективна ли беспрецедентная «мера», при которой «несуществующих» становится двое.
И тем не менее –
Странная жизнь, которую вели мы с Мей, шла своим чередом, никак не меняясь – по крайней мере с виду.
За миром и спокойствием пряталась угроза, что все может в любой момент развалиться, и мы были бессильны предсказать, когда. Но тем не менее – это спокойствие было максимумом того, чего мы только могли желать. Оно держало на своей холодной ладони одиночество и свободу, предназначенные лишь нам двоим…
На второй неделе июля прошли триместровые экзамены.
Все девять предметов заняли три дня, с 6 по 8 число. Обычный ритуал, позволяющий с легкостью ранжировать учеников по уровню достижений (или отсутствию таковых). Скучный и унылый.
Отношение к экзаменам как к «унылым», кажется, у меня появилось впервые. И это несмотря на то, что, как один из «несуществующих», я вроде бы должен был либо открыто возмущаться, либо, наоборот, полностью расслабиться. А у меня ни того, ни другого не получалось.
И я знал, почему.
Я помнил, что произошло во время промежуточных экзаменов в мае. Помнил лучше, чем мне хотелось бы. Трагедию, случившуюся с Юкари Сакураги в последний день экзаменов. Кошмарное зрелище, свидетелем которого мне не повезло оказаться.
Страшные воспоминания, возможно, в той или иной степени угнетали и Мей. На этот раз она вопреки своему стилю ни разу не сдала бланк на середине экзамена. И я тоже.
Работает новая «стратегия» или нет?
Под грузом этого вопроса мы невольно вели себя в школе немного серьезнее, чем раньше. Мы осторожничали как могли и усиленно старались стереть свое присутствие в классе; и остальные еще тщательнее, чем прежде, игнорировали нас, как будто нас «не было».
В июле тревога грызла нас всех несравнимо сильнее, чем в июне. И чем сильнее она нас грызла, тем отчаяннее мы молились, чтобы месяц прошел тихо. Уверен, этого хотел весь класс, все до единого.
Однако «молитва», если ее повторять достаточно долго, превращается в простую «надежду»…
Тревога, нетерпение, раздражение нарастали с каждым днем. Но даже посреди всего этого – нет, возможно, потому что я был посреди всего этого – время от времени я ощущал какую-то необъяснимую легкость.