– Мисаки-семпай! – воскликнула второклассница с хвостиком и удивленно заморгала. – Что ты здесь?..
– Так, захотелось зайти, – ответила Мей своим обычным бесстрастным тоном.
– Разве ты не ушла из кружка?
– Просто сделала перерыв.
– Ооооо, правда? – это уже первоклашка в очках.
Похоже, эти девчонки были не в курсе специфической ситуации в классе 3-3 (что, впрочем, неудивительно, если учесть правило «не рассказывать никому за пределами класса»). Они начали разговаривать с Мей абсолютно нормально – это было лучшим доказательством.
– Эмм, а это кто? – поинтересовалась второклашка, глядя на меня.
Мей тут же ответила:
– Мой одноклассник Сакакибара-кун. Он и с Мотидзуки-куном тоже дружит.
– Ооооо, правда?
Первоклашка. Она это произнесла ровно тем же тоном, что и в прошлый раз, будто проигрывала одну и ту же запись. И выражение лица у нее было такое же – застенчивая улыбка… Ой. Это для меня не очень хорошо, пожалуй.
– Он сказал, что его интересует кружок живописи, и я его привела, – дала Мей минимальное объяснение.
– Ооооо, правда?
– Ты собираешься вступить? – спросила второклашка, застав меня совершенно врасплох.
– Ээ, я не планировал… В смысле, не знаю, я…
Пока я сражался со словами, Мей скользнула мимо девчонок. Я последовал за ней.
В комнате было куда опрятнее, чем я ожидал.
Середину занимали два больших рабочих стола, в точности таких же, как в кабинете рисования. У одной стены выстроились шкафчики членов кружка, на противоположной висели большие металлические полки, где аккуратно стояли и лежали художественные принадлежности и прочие вещи.
– Мотидзуки-кун совершено не изменился, – заметила Мей, подойдя к одному из нескольких мольбертов, стоящих в комнате. Взглянув на него, я увидел копию «Крика» Мунка – нет, не совсем копию. Детали фона были вроде не такие, как в оригинале, и человек, закрывающий уши руками, смахивал на Мотидзуки…
…И ровно в этот момент вошел Юя Мотидзуки собственной персоной.
– О, семпай.
– Мотидзуки-семпай!
Услышав девчачьи голоса, я обернулся – и да, в дверях стоял Мотидзуки. Как только он увидел нас с Мей, его лицо преобразилось, как будто он внезапно наткнулся на привидение или что-то подобное.
– Ээ, девочки, можно вас обеих на минуту? Прямо сейчас? – обратился он к младшеклассницам, старательно не глядя на нас с Мей. – Мне срочно нужна ваша помощь.
– Ооооо, правда?
– Но ведь как раз Мисаки-семпай зашла…
– Просто идемте.
И Мотидзуки выскочил из комнаты, чуть ли не волоча девчонок за собой.
Снова повернувшись к «Псевдо-Крику» на мольберте, Мей тихонько хихикнула. Это оказалось заразительно – я с трудом подавил смех.
Тяжело было бы вести себя так, как будто нас «нет», в присутствии двух посторонних, не подозревающих, что происходит (и, конечно, объяснить им Мотидзуки не мог). Вот почему он должен был убраться отсюда под каким угодно предлогом. Интересно, что именно Мотидзуки придумает в качестве помощи, которая ему требуется от девчонок «срочно»? Мое воображение разыгралось, и мне стало даже немножко жаль Мотидзуки.
Мей отошла от «Псевдо-Крика» и направилась в заднюю часть комнаты. Из-за шкафчиков она что-то вытащила.
Это что-то было полностью обернуто белой тканью, но форма и размер дали мне понять, что это тоже мольберт. Мей осторожно отвернула край ткани. Там был холст десятого размера[1] лицевой стороной к мольберту. Мей тихо вздохнула и перевернула холст.
Незавершенная картина маслом. И не нужно было спрашивать, чтобы понять, что рисовала ее Мей…
На холсте был портрет женщины во всем черном. С первого взгляда в женщине угадывалась мать Мей… но.
Ее лицо было неестественно рассечено надвое. Разрез шел от макушки через лоб, между бровей, через нос и рот. И половинки головы были раздвинуты в стороны буквой V. Такая вот картина.
На правой половине рассеченного лица я увидел слабую улыбку. А на левой – грустное выражение. Ни крови, ни каких-то внутренних, подкожных структур на картине не было, так что реалистичной ее никак не назовешь. Она выглядела гротескной и, на мой взгляд, отдавала дурновкусием…
– Хоть не выкинули ее, – пробормотала Мей. – Если бы в кружке был не Мотидзуки-кун, а Акадзава-сан…
То она уничтожила бы картину на том основании, что творчество человека, который «не существует», тоже не должно существовать. Скорей всего, Мей именно это имела в виду.