Анри казалось, что Мендес, пересекший городскую черту Парижа, уже другой Мендес. Словно он вовсе выбросил из головы все, чем жил там, и обратился всем существом к вечной красоте природы. Стало видно, что под модным сюртуком, облекавшим его представительную фигуру, бьется сердце истинного поэта. Выяснилось, что у этого немолодого человека, казалось бы, с головой ушедшего в литературные дела, есть другая жизнь, жизнь, полная солнечных бликов, словно лесная опушка в час полудня. И главное во второй жизни Катюля Мендеса — его три дочери, три красавицы, три блондинки с веселым нравом — этим они пошли в отца, — ласковые, умненькие, бесконечно изящные.
Они приехали в сумерки. Тотчас дом наполнился смехом, возгласами и поцелуями. Мосье Мендес, со своей ленточкой, в своем великолепном костюме, сшитом специально для торжества в Гранд-отеле, и какой-то совсем незнакомый Барбюсу, оставивший в Париже пышность речи и утонченность манер, ласковый и обласканный, ну просто — папа! счастливый папа! — чувствовал себя здесь в своей стихии. Он плескался в теплом озере семейного счастья, как плещется рыба в воде, играя хвостом и разнеженно шевеля плавниками.
Он представил дочерям молодого поэта:
— Анри очень талантлив. Не портите его комплиментами. Он прочтет вам свои стихи, если это единственный способ отвлечь ваше внимание от меня…
Мендес взволнован, он счастлив, он утомлен. Он смотрит вслед своим красавицам дочкам, видит, как они увлекают в сад высокого — чересчур высокого! — юношу, этого Мюссе, этого Чаттертона… И не предвидит от происходящего ровно никаких осложнений. Он слеп, как многие отцы!
Три девушки далеки от мира художников, актеров, писателей, в котором вращается их отец. Он не допускает дочерей в эту другую свою жизнь с ее бурями и кораблекрушениями. Ни к чему. Они живут тут, среди природы, прекрасные и невозмутимые, как она.
Мосье Мендес желал, чтобы его дочери — если им уже пора выйти в открытое море, — совершили бы это на палубе солидного, очень солидного корабля. Профессиональный литератор не мог предоставить им прочной палубы. Он мог быть только парусником на горизонте, изящной яхтой, созданной для прогулок, но непригодной для плавания по суровому океану жизни. Парусник, как и поэзия, был романтичен, но в обоих было нечто архаическое для конца века, и особенно, если подумать о веке, который уже на подходе, веке деловом, стремительном и — увы! — меркантильном!
Молодые люди вовсе не думали обо всем этом. Их связывали дружба, поэзия, природа.
При том, что все три были красивы, сестры не походили друг на друга.
Клодина казалась порывистой, несложной, суждения ее были наивны и определенны.
Югетта — чувствительное создание, трепещущее, как пламя маленькой свечи в старинном фонаре над воротами дома Мендесов.
Элиона — полуребенок, красота ее — красота бутона, который развернется завтра, на заре, — и это будет чудесно!
— Вы всегда пишете такие печальные стихи? — Это Клодина. Ее манеры чуть-чуть резковаты.
— Большей частью.
— Почему?
— В жизни так много печального.
— Но ведь в ней и много радости! — Югетта уверена в этом. Ее лицо словно всегда озарено солнцем.
Элиона, младшая, молчит. В ней еще звучит музыка стихов этого необыкновенного молодого человека, с такой приятной манерой речи, с чуть певучим, низким, модулирующим голосом, с мягкой и грустной улыбкой.
Анри узнал вечера, полные поэзии, тумана и тишины, прерываемой дальним гудком речного парохода, протяжным и зовущим, плеском весел, песней девушек в деревне.
…Лодка скользила по реке. И здесь Анри имел возможность показать класс гребли чемпиона общества «Эллада». Длинные весла едва касались воды — толчок! — и они взлетали над ней, словно крылья ласточки, и лодка неслась вдоль берега, полного теней, огоньков и песен.
Анри был пленен всем этим. Сперва он даже не мог бы сказать, что увлечен именно тремя дочерьми Мендеса. Его захватила вся обстановка, романтическая, полная красок и ароматов, он сказал бы, как говорят о произведении живописца, — полная воздуха. Три девушки воспринимались им как фигуры первого плана на этой картине. Не более.
Несколько позже он признался себе, что очарован всеми тремя сразу.
И прошло много времени до того, как он почувствовал, что только в Элионе горит свет его жизни.
Но тут мир поэзии и мир действительности вошли в противоречие, как это случалось часто!
Одно дело покровительствовать молодому, действительно талантливому поэту, верить в его звезду. Но выдавать за него замуж свою дочь — это совсем другое, — так думал отец.