Так, почти символически, Барбюс утверждает величие чувства, поднимающего людей над повседневностью.
Барбюс шел по жизни, все время что-то открывая для себя. Он пытливо вглядывался в жизнь и людей, обогащался и складывал в потаенный ларец крупицы опыта, чтобы потом щедро отдать людям его сокровища. И герои Барбюса, поставленные автором часто в исключительные положения, вдруг сталкиваются с чем-то новым, с открытием. И тогда им кажется: до сих пор они были слепы, но пробил час, и они прозрели.
Позднее все богатства души будут приходить к героям Барбюса в итоге внезапного прозрения. Эта тема «ясности» намечалась уже в новеллах. Для тюремного надзирателя («Плохой сторож») понятия добра и зла не расчленены до тех пор, пока он смотрит на заключенных глазами закона, глазами капиталистической государственности. Но, перенеся тяжелое нервное потрясение, он вдруг стал смотреть на них глазами Человека. Наступило просветление, и ему открылось добро.
И автора ждет такое же внезапное прозрение, ему еще предстоит сделать самое большое открытие. На пороге его он стоит летом 1914 года.
У каждого писателя есть своя творческая высота. Высота Барбюса-художника — мастерство новеллиста. Какую бы форму повествования ни избирал Барбюс, всегда выделяются законченные, лаконичные новеллистические куски. Даже главы его романов, как правило, это новеллы, отмеченные всеми чертами высокой культуры этого жанра. Самое привлекательное в их форме, классическая симметрия, пропорциональность, завершенность. Определенность контуров, скупая точность описаний, выразительность характеристик, законченность композиции. Как бы отлита из одного куска металла, может быть, лучшая новелла сборника — «Саар».
«Саар был великолепный экземпляр крупных северных борзых… Глаза у него были свирепые. Днем они отливали черным янтарем, а с наступлением ночи сверкали самыми изысканными оттенками сапфира. Он скакал кругом лошади, которая неслась вскачь: птицам от него было только одно спасение — вспорхнуть прямо к небу, а прыгал он так легко, с такой непринужденной свободой, что, казалось, сама земля пружинится, подбрасывая его на воздух».
Но в форме иных новелл можно уловить черты декаданса. Писателя еще привлекает игра сюжетами, красками, психологическими нюансами. Каждая новелла сборника и по сюжету и по теме истинная новинка (nouvelle). Автор поворачивает сюжет то одной, то другой стороной, решает тему и так и этак: создает парные новеллы; рассказ становится понятным только в сравнении с себе подобным («Каменный человек» — «Неподвижность», «Белые нитки» — «Справедливость», «Поколения» — «Старик», «Одиннадцатый» — «Кличка», «Три безумные женщины» — «Сказка»).
Создавая такие сюжетные эксперименты, Барбюс, однако, далек от нарочитого эстетства, он не просто забавляется, не играет в новизну формы. Неожиданный поворот сюжета нужен ему для того, чтобы человек предстал во всей своей сложности, чтобы мы поняли, какими мы бываем «иными». Так раскрывается символика названия сборника.
Автор не отказывается от приема отстранения, любит контрасты, охотно использует гротеск.
Выбирая героя из массы, Барбюс часто не называет его по имени. Мы даже не знаем, как зовут того пытливого и сострадающего человека, который в романе «Ад» узнавал подноготную жизни и размышлял о ней.
Игнорируя собственные имена, автор подчеркивает, что его герой один из многих. Это в духе той концепции маленького, но не примитивного человека, какой подчинено все предвоенное творчество писателя. Оставляя без имени героев новелл «Их путь», «Похоронный марш», Барбюс не утрачивает интереса к личности. Он исследует индивидуальное в человеке с большой пристальностью; вот почему в новеллах столько неожиданных психологических нюансов.
Уже в те годы Барбюс тяготеет к обобщениям, к символике. Это пристрастие вылилось в концовках, которые завершают новеллы, как рондо в музыке.
И эти обобщения подчас полны большого философского и социального смысла. В них звучит пророчество, ослепительным светом пробивающееся сквозь мрак, пессимизм, печаль…
«Придет день, и сердца наши набухнут одинаковым пониманием и щедрых и скудных жизней. Благословляю грядущее. Оно лучше настоящего».
Но и эта книга, «Мы — иные», которой Барбюс отдал много сердечного жара, не была для него делом жизни.