После этого стало легче. Снег растоптали тут, образовались не то чтобы лужи, а громадные топкие участки, которые требовалось своевременно обнаруживать и обходить. Люди шли зигзагообразно. Теперь — опять по Крещатику.
В подземный переход, нырнуть, пробежать под площадью…
Она быстро поднялась на крыльцо.
Дверь не открылась. Лера дернула посильнее, двумя руками. Нет, открылась. Еще было рано. Она и сама хорошо знала, что рано, часы на руке. Но она подождет. Во всяком случае, она будет первой.
Вошел молодой человек в длинном черном пальто.
— Еще закрыто? — подумал он вслух, не глядя на Леру.
— Да, но еще рано, — сказала Лера.
— Что вы хотели? — стукнув, открылось окошко кассы.
Это была неожиданность.
— Будьте любезны, мне билет на концерт Вячеслава Виннера, на восемнадцатое число, — сказала Лера, раскрывая сумку и поспешно шаря по дну.
— На восемнадцатое нет ничего, — сказала женщина с крупным лицом и низким, весьма деловитым голосом.
— Совсем ничего?
— Совсем. Поищите в кассах города… Да нет. Сомневаюсь.
— Но, позвольте, сегодня только пятнадцатое число!
— У нас есть любители музыки, — вдруг появился в окошке мужчина, видимо, гость кассирши, — которые ждут пианиста по полгода, по году!
— Так что, за год покупать билет?!
— Абонемент, — поправил мужчина. У него было тоже большое лицо, эти две физиономии в рамке окошка не помещались и потому то так, то этак перекрывали друг друга.
— Абонемент, — повторила подавленным голосом Лера
— Простите, у вас все? — поинтересовался молодой человек в длинном пальто.
— Нет, — ответила Лера. Но отодвинулась.
— Так заканчивайте! Я вам не мешаю.
— Что мне заканчивать?
— Что она будет заканчивать? — засмеялся и тот, за окошком.
— Не знаю, — подыграл ему тип в длинном пальто. — Курсы, техникум… Что-то надо заканчивать, девушка, — и он попросил два билета (которые тут же и получил) на что-то бессмысленное. На что-то бесцветное, то есть такое, что к накаленной, к общей судьбе Валерии Демич и Вячеслава Виннера не имело никакого касательства.
Она не заметила, как он ушел.
— Послушайте, но мне нужно. Мне нужно быть на концерте! — твердо сказала Лера.
— Вы из консерватории?
— Нет.
— Афиши висят с восьмого числа! — снова вмешался веселый приятель кассирши. — С восьмого!
— Все может быть, но…
— Вы пианистка?
— Нет.
— Какая она пианистка? — тихо сказала кассирша.
— Девушка! Вы очень хороший человек, и я это вижу, — снова завелся этот болтун. — Вы замечательная девушка, я это вижу. И вы мне очень симпатичны, поверьте, и я бы в другой ситуации, честное слово, я бы для вас, я бы сделал для вас все что угодно, — но у нас аншлаг.
— Аншлаг, — повторила Лера.
— Да. Вы знаете, что это такое?
— А входной билет? А нельзя ли прийти мне в антракте?! А?
Болтун заливисто расхохотался.
Пришлось отойти от окошка.
Куда: домой? Кому здесь можно кинуться в ноги? Это нужно уметь. Что же придумать? Ничего. Так, считать, что это судьба? Можно попробовать так считать. Спокойно. Спокойно выйти на улицу, достигнуть дома, добраться до своего жилья. Сейчас мы посмотрим, как это можно проделать, подумала Лера.
— Идите сюда, — крикнули сзади.
В дверях, которые вели в фойе филармонии и в которых обычно в вечерней кутерьме стоит контролерша, уже немолодая, но с ярко набеленным лицом и с ярко-алой помадой на тонких губах, а сейчас было тихо и темно, стоял белобрысый человек с небольшим, совершенно обычным лицом и, чем-то размахивая, поджидал ее.
— Вот. Берите. Знайте мою добрость, как у нас в Киеве говорят. Первый сорт, — Он вдруг, сощурившись, стал наступать на нее. — Но что такое, а? Что вам так нужно? А? Вы мне понравились. Вы хотите его подстеречь? Вы хотите посмотреть, с кем он придет. Слушайте, плюньте на него! Он вас не стоит. Слушайте, пойдемте ко мне в кабинет. У вас есть время? Пойдемте, поговорим по душам… — он простодушно, он искренне звал ее, он не завлекал ее!
Лера слабо улыбалась. И никуда не шла.
В руке у нее был билет. Она была счастлива. Она была благодарна.
Это была судьба. Вот это и впрямь было очень похоже на ее поступь. Кто б мог подумать иначе?
Первый снег поджидала в городе неудача. Поверженный, растоптанный, он источал пахучую сырость, и пахло, как никогда, пахло весной. Тонкие запахи, дробясь, множась, неслись отовсюду. Можно было, закрыв глаза, безошибочно говорить: это кафе, пахло слегка подгорелым кофе и тортом; магазин «Крым», удушающе пахли яблоки, но это всегда, в любую погоду; ломбард — нафталин, сундуки, печально пахло ненужностью; гастроном; парикмахерская. И где-то еще была подворотня, пахли ворота: железо, ржавчина. Но над всем поднимался волнующий запах, он вынуждал отставить игру и открыть глаза, это запах будущего! Он увлекал, он вынуждал устремиться за ним, и взгляд устремлялся так далеко, вперед и наверх, что ломило в глазах — от больших расстояний, от яркого света за тучами?