— Вовсе нет.
— Тогда что же?..
— Желание смешить людей — и только оно! Веселить их или, на худой конец, развлекать. Однако внешне я не рассмешу — я не толстый, не рыжий, не слишком худой, не слишком длинный. Надо было что-то придумать…
— И давно начал?
— Очень. Мама рассказывала, что, когда меня привезли из родильного дома, я вместо бессмысленного «а-а-а» отчетливо повторял «иго-иго-иго», причем в разных регистрах — то выше, то ниже, и все кругом покатывались со смеху.
— В дальнейшем тебе сопутствовал такой же успех?
— Не всегда. Помню, учась в Самарском театральном техникуме, я читал на эстраде музыкальные фельетоны и делал буриме — моментальное стихосложение. А однажды в Ульяновске взялся конферировать… Я, выйдя на эстраду, перво-наперво добросовестно произнес репризу маститого конферансье о том, «что в цирках Древнего Рима выбегала на арену обезьяна с дощечкой, на которой значился следующий номер программы, а у нас обезьяны нет, так вот я выхожу». У маститого над этой фразой все смеялись, а когда ее произнес я, в зале воцарилась жуткая тишина, а затем раздался громкий голос:
«Разница небольшая!»
Решив, что терять мне, в общем-то, нечего, я ответил:
«Вы правы! Между мной и обезьяной разница небольшая, а между обезьяной и вами вообще разницы нет!..»
Теперь бы за такой экспромт, наверно, выгнали, а тогда меня сочли «врожденным конферансье».
Между прочим, всех поступавших в Самарский театральный техникум приемная комиссия спрашивала, что именно их побудило выбрать путь актера. Один поступавший ответил: «Я поспать люблю, а артистам можно рано не вставать».
— Тебе нравится профессия конферансье?
— Прекрасная профессия! Другое дело, что ее часто опошляют. И не зря говорят: чтобы стать конферансье, нужно быть и актером, и режиссером, и литератором. Но, с другой стороны, если быть и актером, и режиссером, и литератором, для чего становиться конферансье??? Однако ведь какая благородная цель: выйти один на один со зрительным залом, где сидят люди, зачастую к веселью вовсе не расположенные, и добиться того, чтобы все начали смеяться. Все как один! Что может быть приятнее?..
— А тебе попадались хорошие конферансье?
— И даже разные! Видишь ли, юмор литератора при желании можно обнаружить, ведь он где-то напечатан, а у конферансье иначе… Его находки не фиксируются, свидетелей их появления становится все меньше и меньше. Не потому ли, говоря об остроумцах, вспоминают выдуманного Насреддина и забывают реального Смирнова-Сокольского.
— Ты ведь его знал…
— Я у него даже учился во Всесоюзной студии эстрадного искусства. У меня чудом сохранилась его статья в «Известиях» за 1940 год, в которой он, характеризуя принятых в студию, написал: «Артист Куйбышевской эстрады Ю. Благов обещает стать хорошим советским куплетистом». Помню, когда мы жаловались на отсутствие хорошего репертуара, он отвечал: «Что значит репертуар?.. В 1915 году артист Мамонт Дальский прочитал нам в ресторане меню так, что мы в одном месте смеялись, а в другом плакали».
Я конечно, видел уникальную его библиотеку в доме на Малой Бронной, где Сокольский жил. А как она создавалась, однажды был свидетелем. Встретились его концертная бригада и артисты Радиокомитета, с которыми выступал я в Челябинске, договорились вместе пообедать, а Николай Павлович не пришел. Оказалось, он в это время рылся на чердаке у какой-то старушки на окраине города… Когда у меня вышла первая, в два печатных листа, книжица, я ему ее постеснялся подарить, но когда вышла вторая, уже в три листа, вручил с такой надписью:
Ох, вспомнил сейчас это и покраснел… Точно такую надпись я сделал и на книжке, подаренной поэту и редактору «Крокодила» Сергею Швецову. Впрочем, чего краснеть — они оба мои учителя: один на эстраде, другой — в литературе! Но вообще-то с надписями на книжках мне просто не везет! Подарил одной семейной паре книжку, написав:
А супруги вскоре разошлись, и взять книжку с такой надписью в новую жизнь никто из них не пожелал. Вот так!