Нельзя сказать, что при моем актерском образовании вход в литературу проходил гладко. Помню, в газете «Советское искусство» в пятидесятые годы ввели отдел юмора, и я, примкнув к дружному хору, поносившему комедию В. Дыховичного и М. Слободского «Три опровержения», опубликовал такое:
«Падежей не знаешь! — завопил при встрече А. Безыменский, вместо того чтобы поздравить дебютанта, и добавил: — Осрамился на всю страну…»
А над письменным столом Сокольского для любителей посидеть в кабинете и потрепаться висел ехидный плакат: «Скажи-ка дядя, а недаром?» Кстати, вот еще плакат: «Автор! Не говори о рукописи, пусть рукопись скажет о тебе…» Где, по-твоему, мог красоваться такой афоризм?
— В редакции? В издательстве?
— В литчасти Московского цирка! Там, в темпом закутке восседал литсотрудник Павел Герман, а заходили три-четыре автора в год, да и у тех он удивленно спрашивал: «Как вас сюда пропустили?..» Тем не менее такой плакат висел.
— А Сокольский конферировал?
— Еще бы! Я помню такую его репризу. Если публика принимала концерт вяло, он доверительно сообщал: «Когда я прихожу домой, меня мама всегда спрашивает: „Ну как, Коленька, прошел концерт?“ И радуется, если хорошо… Так что же в конце концов вам моя старушка плохого-то сделала???»
Не чурался Сокольский и эпиграмм. Поскольку иные наши песни сильно смахивали друг на друга, он с эстрады вопрошал:
В тридцатых годах, когда с промтоварами было неважно, конферансье А. Гриль, после шуточного финского танца, исполнявшегося в галошах, по секрету сообщал публике: «Это не очень сложный номер. Самое сложное в нем — суметь достать галоши».
А когда Киев только начинал отстраиваться, Тарапунька на эстраде уверял, что Крещатик на пятьдесят процентов уже закончен!
«Как так?» — горячился его партнер Штепсель.
«А так… Дома там будут стоять не впритирку, а с промежутками».
«Ну и что?»
«Так вот, домов еще нет, а промежутки готовы…»
Раньше «подсадка» практиковалась не только в цирке, но и на эстраде. Конферансье жаловался: «С виду я здоров, но часто обращаюсь к врачам — к невропатологу, ларингологу, гинекологу…»
«А ты к ветеринару сходи!» — раздавался голос из зала.
Конферансье невозмутимо продолжал: «Был и у ветеринара, но он сказал: вы совершенно здоровы, какой дурак вас ко мне послал?»
В военные годы в Доме писателей конферансье М. Гаркави однажды начал концерт двумя строчками, одна из которых симоновская:
А в конце войны каждый взятый нашими войсками город Гаркави зарифмовывал сам, и получалось так:
Нефть, правда, не едят, но успех артисту гарантировала не изящная словесность, а Советская Армия.
Кстати, для праздничных концертов всегда не хватает конферансье, и однажды был приглашен молодой актер, который спросил у И. Козловского:
«Как вас объявить?»
«Очень просто, — ответил знаменитый певец, — солист ордена Ленина Академического Большого театра, лауреат Государственных премий, народный артист Советского Союза, профессор Иван Семенович Козловский».
«Как, как?..»
Иван Семенович оценивающе оглядел юношу и сказал:
«Можете объявить короче: солист Большого театра, народный артист…»
«РСФСР или СССР?» — перебил юноша.
«Не надо ничего! — рассердился певец. — Объявите просто: Козловский».
Растерянный юноша выскочил на эстраду и гаркнул:
«Лемешев!..»
— Что же, конферансье сами придумывают свои репризы?
— В основном сами. А иногда и придумывать было не нужно. Гаркави, который был очень толст, по ходу концерта рассказывал, как в Уральске к нему подошел дежурный аэропорта и спросил:
«Гражданин, сколько вы весите?»
«130 килограммов».
«Не пойдет».
«Что „не пойдет“?»
«Полагается не больше, чем сто».
«Так что же, вы меня резать будете?..»
Дежурный подумал и сказал:
«Резать не будем, а разницу оплатите как за багаж».