Он отправил это стихотворение Варваре не простой телеграммой, а фото, не желая, чтоб такие слова были свалены в кучу. На самом большом бланке он не написал, а, можно сказать, нарисовал свое произведение, и ответ пришел незамедлительно: «Приказом Союзгосцирка мне утвержден ассистент телеграфь вылет целую Варя».
Дудкин смутно представлял себя на сверкающем манеже даже в качестве ассистента. Цирк, думал он, для красивых, как Варвара, или смешных, как Семен. Вечное рисование придало художнику некоторую сутулость, от которой его и армия не избавила. Впрочем, он и там много рисовал. Но желание поскорей увидеть Варвару оказалось сильнее всего остального.
II
Он прилетел в город М. в тот момент, когда цирк готовился к открытию сезона. Как обычно, кто-то из артистов прибыл, кто-то еще в пути, а билеты уже проданы. Репетиции поневоле превратились в своеобразные «вечера смеха», ибо артисты торопились пройти с оркестром свои номера, а постановщик спешил выстроить программу. Между тем времени не хватало. И вот дирижер поругался с режиссером, причем один стоял внизу, на манеже, другой — в «скворечнике». Постановщик истошно кричал в мегафон, так что техника вышла из строя, чем тут же воспользовался тромбонист в оркестре, начав разучивать свой трудный пассаж. На барьере акробатка перешла со стойки на «мост», но ее столкнули униформисты, вытаскивавшие из бокового прохода подкидную доску. Затем на манеж выбежала лошадь, как раз в тот момент, когда чей-то карапуз перелезал через барьер. В центре происходила «подвеска» — один гимнаст держался за веревочную лестницу, а его партнер, стоявший на головокружительной высоте, уронил клещи, которые по чистой случайности никого не убили. Силовые акробаты, выкроив себе метра полтора, репетировали стойку рука в руки, но верхний, сходя с нее, свалил жонглера, у которого булавы полетели в партер, и все завершилось оглушительным взрывом. Это лопнула лампа в прожекторе. За сим последовала истеричная тирада режиссера, заявившего, что в подобных условиях невозможно заниматься искусством! В ответ раздался дружный лай собак, которых не вовремя выпустил служитель дрессировщика.
Когда же режиссер с дирижером наконец-то договорились, оркестр, грохоча стульями, ушел на перекур, поскольку сорок законных минут истекли. Режиссер, хватаясь за голову, побежал неведомо куда, инспектор манежа — за ним, а в проходе появился директор и начал почему-то именно сейчас громко распекать администратора за криво поставленный у входа рекламный щит.
А в зале равнодушно сидели участники пролога, который так и не начали «разводить». Мужчины толковали про футбол, а женщины вышивали болгарским крестом.
Но вот очередной номер пригласили на манеж, и из оркестра вырвалась дикая какофония. Обнаружилось, что артисты половину партитуры оставили в предыдущем городе и дополнили ее чем-то другим.
В этом месте режиссер упал…
Тем не менее вечером все пошло более или менее нормально, и даже участники пролога нигде не сбились, то ли потому, что все гениальны, то ли потому, что прологи похожи один на другой.
И вот акробат, взлетев с подкидной доски, два раза перевернулся в воздухе и опустился в кресло, водруженное на длинном шесте; морские львы подбросили носами колпачки, которые опустились им на головы; один клоун отбирал у другого поллитровку, прятал ее под ковер, и водка превращалась в молоко; взметнулась «на-оф», то есть встала на задние ноги, восьмерка красавиц лошадей; медведь затарахтел на мотоцикле по кругу и сворачивал, только выждав зеленый светофор; комик в воздушном полете летел из-под купола головой вниз и лишь у самой сетки успевал перевернуться на спину, после чего оказывался как ни в чем ни бывало на ногах.
Один за одним прибыли в цирк опоздавшие номера и влились в программу, которая день от дня крепла, и директор принялся обзванивать городские власти, приглашая в цирк, где вскоре жизнь вошла в нормальную колею.
Первое время Дудкин робко присматривался к программе и с дрожью думал о том, что будет делать в ней сам. Пока Варваре ассистировал старший униформист. Он довольно равнодушно принимал плащ, который она при выходе шикарно сбрасывала, с безразличным лицом подавал ей кинжал, поднос и, лишь когда она была наверху, с преувеличенным вниманием следил за всеми ее движениями, давая зрителям понять, что, пока он здесь, беспокоиться нечего.