За столом сидели Валерия Владимировна Барсова, Сергей Яковлевич Лемешев, Сергей Иванович Мигай, Анатолий Леонидович Доливо и конечно же Александр Васильевич Свешников.
Николай если и опешил, то только на мгновенье, но виду не показал.
— Ну-с, — обратился к нему Свешников, — что мы споем?
— Арию Канио из оперы «Паяцы».
Наступило легкое замешательство.
— А не трудно ли будет вам начинать с такой сложной вещи? — поинтересовался один из членов комиссии.
— Ничего, — успокаивающе ответил жонглер на лошади и запел. Затем спел вторую арию, за ней третью…
заливался Николай, а сам думал, что если до сих пор не сказали «спасибо», значит, вправду заинтересовались.
— Может быть, вы нам исполните что-либо из романсов?
— Я их терпеть не могу!
Благовоспитанная комиссия не подала виду, что шокирована таким ответом, и прослушивание закончилось.
После ухода Ольховикова — как он позднее узнал, — начались споры, в чей класс его направить. Заниматься с ним изъявил желание каждый, столь пленителен был драматический тенор жонглера. В конце концов выбор педагога предоставили самому Ольховикову. И Николай назвал Сергея Ивановича Мигая, чьи пластинки годами возил из города в город и многократно прослушивал.
Победа была полной, но торжество сменилось отчаянием. Поступление в консерваторию означало уход с манежа, означало измену цирку!
Как он об этом скажет матери?
Как посмотрит в глаза лошадям (у него их теперь было две)?
Но вот Николай сдал лошадей, сдал костюм и пошел покупать первый в своей жизни портфель.
В консерватории, естественно, помимо вокала преподавались предметы общеобразовательные, всего двенадцать дисциплин.
И тут Ольховиков почувствовал себя как на курсах связистов: ничего или почти ничего не мог понять.
— Александр Васильевич, — сказал он Свешникову, — я же в школу не ходил… Я к вам пришел учиться петь, и ничего больше. Освободите меня от общеобразовательных… Иначе уйду в цирк!
Другого, безусловно, осадили бы — ведь и так попал в консерваторию «с ходу», поскольку все другие предварительно заканчивают музыкальные училища.
А насколько серьезно было поставлено преподавание, можно было судить по однокашникам Ольховикова, впоследствии ставшим звездами оперной сцены, как, например, Ирина Архипова или Евгений Кибкало.
И все-таки Ольховикову пошли навстречу, сократив количество дисциплин с двенадцати до шести.
Зато занятия нотной грамотой, сценическим движением по-настоящему увлекли его, так же как уроки сольфеджио, благодаря которым он мог самостоятельно разбирать оперные партии.
Во время первых каникул Николай направился в Союзгосцирк, к его управляющему Ф. Г. Бардиану.
— Ну как, студент, дела? — приветливо спросил Феодосий Георгиевич.
— Сижу без денег. Прошу во время каникул направить на работу.
Бардиан задумался.
— Подожди… Но ты ведь жонглер на лошади, а лошади у тебя нет!
— Я могу работать на любой!
И Николай дал, с согласия управляющего, телеграмму наезднице Лоле Ходжаевой и выехал к ней.
Однако отец Ходжаевой, старый джигит Мухаммед, воспротивился:
— Если переучивать для тебя лошадь на рысь, она перестанет у Лолы ходить галопом.
— А я могу и на галопе, — отвечал Николай, не желая «портить» лошадь.
И начал жонглировать на галопе, то есть в том темпе, в котором до этого не работал.
А юный сын Ходжаевой Сарват с тихим обожанием смотрел на Ольховикова, точно так же, как когда-то он сам смотрел на Феррони.
И не зря смотрел! Сейчас Сарват Бегбуди лучший конный жонглер, и благотворное влияние на него Ольховикова невозможно переоценить.
На втором курсе консерватории Николай начал разучивать партию Лыкова в опере Римского-Корсакова «Царская невеста». Партия труднейшая, помимо сольного пения в ней секстеты, квартеты, а вовремя вступить в многоголосье и «держать свою линию» дело совсем не простое. Выпустить его на сцену, разумеется учебную, в этой партии в консерватории сразу не рискнули. Решили опробовать в маленькой партии мосье Трике в «Евгении Онегине». Помните «французика из Бордо», который на ларинском балу посвящает куплет Татьяне, а хор гостей в восхищении поет: