На другой день Николай поехал в консерваторию и оставил заявление об уходе.
Оттуда отправился в Союзгосцирк и подал управляющему заявление о приеме на работу. Бардиан крепко пожал ему руку и предложил зайти на другой день для оформления документов.
На следующее утро снова примчался к Бардиану. Но вместо приветливой улыбки встретил нахмуренные брови.
— Плохи, брат, дела… Управление учебных заведений Министерства культуры категорически против твоего ухода из консерватории. И в общем-то они правы! Сам подумай, на тебя затрачены средства, время…
— Я без цирка не могу, Феодосий Георгиевич.
— Верю. Но сейчас об оформлении тебя на работу не может быть и речи.
Ольховиков вскочил со стула:
— Все равно я в консерваторию не пойду!
И не пошел…
Целых шесть месяцев жил между небом и землей, между цирком и консерваторией.
Каждый день приходил в цирк, куда его не брали, и ни разу не пришел в консерваторию, которая его ждала.
Но в конце концов ждала, ждала и отступилась.
А между тем душка тенор за два с половиной консерваторских года, позабыв цирковой режим, вместо прежних семидесяти трех килограммов стал весить девяносто три. Сделался похожим на Марио Ланца если не голосом, то фигурой.
Он попробовал спрыгнуть с лошади и свалился на колени…
Нужны были срочные меры.
Николай первый человек «насчет покушать», и Ниночка это обстоятельство учла. С самого утра на ее кухне весело шипели свиные отбивные, а супруг, ловя дразнящие запахи, потирал в коридоре руки и облизывался. Но едва приближался к отбивным, следовала команда:
— Иди кидай пять булав пятнадцать раз!
Ничего не оставалось, как повиноваться… И если, кинув четырнадцать раз, на пятнадцатом он булаву ронял, приходилось начинать все сначала.
Это, конечно, жестоко, но надо же сбросить двадцать килограммов, не прибегая к расслабляющей диете!
И за три месяца Ольховиков сумел восстановить свою форму. Характеру воздушной балерины позавидовал бы сам Океанос!
С жадностью набросился на работу истосковавшийся по цирку жонглер. Полностью восстановив прежний номер, начал экспериментировать.
В Москве, например, инспектор манежа объявлял: «Жонглер Николай Ольховиков», не упоминая о лошади.
И Николай появлялся вначале на сцене, жонглируя пятью булавами, повисал на трапеции, делал «кач», а в это время вбегала лошадь, и он вскакивал на нее, продолжая номер…
Иногда эксперименты ему не удавались.
Стоя на лошади, он научился жонглировать семью шариками. Но трудность этого трюка была по достоинству оценена только специалистами. Успеха у публики трюк не имел, — видимо, реквизит показался слишком мелким для конного жонглера.
Но вообще-то это были годы его наивысшего расцвета. Николаю пошел четвертый десяток, но выглядел он юношей. Во всяком случае — с манежа.
Нине и Николаю было присвоено звание заслуженных артистов РСФСР.
А вскоре их мастерство сумели оценить не только советские, но и зарубежные зрители.
Первая страна, куда попал Ольховиков (не считая «иранской самоволки»), была Венгрия, страна с богатыми цирковыми традициями, страна, где цирк любят и понимают. Там Николай в числе других (сестры Кох, Кантемировы) был награжден почетным значком, который в Венгрии присуждают за выдающееся мастерство.
Затем был в Польше, в ФРГ и во Франции. Между прочим, одна парижская газета писала, что «если русский цирк — „золотой гвоздь“, то шляпка гвоздя, несомненно, Ольховиков».
Кстати, во Францию Ольховиков приезжал трижды и столько же раз гастролировал в Королевском цирке в Бельгии…
Он выступал в Соединенных Штатах, Великобритании, Италии, Турции и т. д. И всюду не только жонглировал, но и пел. Пел по-английски и по-французски.
Засвидетельствовать свое уважение к нему приходили известные артисты, в том числе жонглер Максимилиано Труцци, блиставший в тридцатых годах на советских манежах и оставивший о себе добрую память.
Николай имел грандиозных успех еще и потому, что на Западе жонглеров на лошади почти не осталось.
Когда в Москве готовили альбом дружеских шаржей и эпиграмм на артистов цирка под названием «Вокруг манежа», я под рисунком, изображавшим Ольховикова, ничуть не покривив душой, написал: