Но вот он лег, как и полагалось, на пол, накрыли мы его деревянным настилом, а по этому настилу должен был проехать автомобиль с духовым оркестром.
Оркестр заиграл марш, машина тронулась с места, въехала на настил, а мотор на самой середине этого настила возьми да и заглохни! Музыканты повыпрыгивали из кузова, мы подняли настил, а наш атлет лежит на полу с закрытыми глазами… Оказывается, уснул.
Вскоре начал бушевать по Европе пожар большой войны. Однако в захолустья, в которых мы выступали, еще не доносился запах гари. В сороковом году, будучи довольно популярным борцом, я получил письмо, изрядно польстившее моему самолюбию. Хозяин крупного чемпионата сообщил, что в швейцарском городе, где он работал, появился любитель, который уложил одного за другим всех его борцов. Выставлять было уже некого, и мне предлагались хорошие условия.
Прибыв на место, я узнал, что этим феноменом оказался сыродел с пригородной фермы. По словам хозяина чемпионата, на этой чертовой ферме трудятся сплошные силачи! Перенести с места на место корову у них не считают подвигом.
И вот мы встретились… Молодой человек атлетического сложения был выше меня на голову. Он уже успел покорить сердца горожан, и высокая плата была мне предложена не зря. Я обязан был по контракту продержаться три сеанса, по двадцать минут каждый.
Целый час чистой борьбы!
Понятно, что билеты публика должна была приобретать на каждый сеанс отдельно.
В отличие от австрийского колбасника, мой теперешний противник имел отчетливое представление о технике. На первом сеансе я заботился не о том, чтобы побольше его вымотать, а о том, как бы самому не оказаться на лопатках.
Но вот первый сеанс окончился, естественно, безрезультатно, и публика кинулась покупать билеты на второй.
Сыродел заметно приустал, и «вымучивать» его стало легче. Сейчас я мог бы его положить, но тогда бы нарушил обязательство.
Зато на третьем сеансе он чуть не положил меня! Тут я понял, что свою расслабленность он просто-напросто инсценировал. Да, да, он был силен и даже опытен! Однако боролся все-таки он от случая к случаю, а я — чуть не каждый день. Для него борьба — забава, для меня — жизнь! С невероятным усилием я положил его на девятнадцатой минуте третьего сеанса.
Публика завыла от негодования. Она трижды за этот вечер возлагала надежды на своего любимца — и напрасно.
Зато мне удалось спасти репутацию чемпионата!
Когда страсти поулеглись, я еще долго сидел в гардеробной, собираясь с мыслями. Такой тяжелой встречи у меня не было никогда; положим, такого высокого заработка — тоже. Я готов был упасть на пол и заснуть.
Но вдруг пришел старик, занимавшийся здесь примерно тем же, чем занимался у Круца Янек, Он, не скрывая тревоги, сообщил, что сыродел не ушел и не уехал, а стоит с приятелями на улице с явным намерением расправиться со мной. Старик добавил, что здесь борцов даже убивали!
Моя радость от победы моментально померкла. Я еще немного посидел, потом медленно-медленно начал одеваться. На чью-либо помощь мне рассчитывать не приходилось, но ведь не ночевать же непобедимому атлету в гардеробной?!
Я вытащил из кармана перочинный нож — единственное мое оружие — и завернул его в носовой платок. Держа платок возле носа — будто у меня насморк, — я не слишком бодро вышел навстречу судьбе.
— Ну что же вы так долго? — хором набросились на меня сыроделы. — Мы вас уже тридцать минут ждем?!..
И, не дав мне времени на подыскание ответа, они также хором пригласили меня на ферму поужинать. Сыроделов было человек пять или шесть.
«А может, и не убьют…» — подумал я, садясь в их машину и стыдливо пряча нож поглубже в карман.
Приняли меня в семье моего противника как дорогого гостя. Оказывается, сыродел пообещал родителям познакомить их со своим самым достойным соперником.
Но главная радость была впереди. Мой противник оказался наполовину латышом, а во время ужина пришел его дядя, латыш, который готовился к возвращению на родину и оформлял нужные документы. Узнав о переменах, происшедших там, я тоже решил немедля вернуться, и все хлопоты по оформлению мой новый знакомый принял на себя.
И мы действительно вместе возвратились в советскую Ригу, но тут же попали в самое пекло войны…
Как меня мотала судьба по фронту и тылу, а потом по цирковому конвейеру — это уже другой рассказ. Скажу только одно. Борьба в советском цирке погасла. Отгремели парады борцов, увешенных медалями аж до щиколоток, ушли «чемпионы мира и его окрестностей», исчезли «черные маски», «маски смерти» и «решающие схватки до победного результата».