Ему вспомнилась первая жена. Да, развелись они плохо, она даже не хочет, чтобы он встречался с дочкой, но свои первые три года они жили хорошо. И не сравнить… Бедно, голодно, конечно, зато с полной душой, открыто и честно. Такой открытости у него с Оксаной не было и в первый год. Что же мешает? Почти двадцатилетняя разница в возрасте? Его работа? Ее подруги?
– Хреновый, хреновый у вас, турки, джин.
Он резко выдохнул, провел рукой по коротким седоватым волосам и взял со стола телефон:
– Игорь, как у вас там без меня дела? Что с кредитом у нас?
* * *– Привет.
– Здравствуй, Тамара.
– Доброе утро.
– Ne var, ne yok? Что нового?
Я сажусь рядом с Инной, гидом из Алании, и протягиваю руку к лежащим на столе очкам. Солнечные очки для нас чуть ли не рабочий инструмент, и я всегда и везде обращаю на них внимание. Эти мне нравятся.
– В дьюти фри взяла? – спрашиваю я, раскрывая дужки и подставляя очки под луч солнца. – Хороший цвет у стекол.
– Ага. В самолете купила. Слышала уже новость? Завтра Айдын приезжает.
– Нет, не слышала. Что-то он зачастил к нам. Собрание будет?
Инна пожимает плечами:
– Наверняка. Опять натянет форменную майку на свой мамон и будет нам лепить про хороший сервис и любовь к его детищу. Ну, чья бы корова мычала! У нас уже замены начались.
– Браво, Айдынбейк! – смеюсь я. – Хоро шим же он был в свое время гидом! Помнишь, как он торжественно обещал, мамой, блин, клялся в прошлый приезд, что замены отелей в этом сезоне не будет? Я ему поверила, пред ставляешь?
Инна вздыхает:
– А меня братки какие-то уже зарезать обещали, когда я в Москве буду. Ты же знаешь, какие придурки к нам в Аланию едут.
– Что, так все круто?
– А ладно, не хочу опять об этом! – Она взмахивает рукой. – В «Мигрос» пойдем? Я педикюр хочу сделать.
– А ты записывалась?
– Да, Тома, обязательно! Получила программу в одиннадцать вечера и сразу давай звонить педикюрше. Пойдем попробуем без записи.
– Ну, давай. Я постричься тогда попробую.
Мы поднимаемся от турникетов на стоянку, отдаем своим водителям карточки на обед и выходим на обочину оживленной дороги, по другую сторону которой дыбится оранжевой громадой «Мигрос».
Инне тридцать четыре года, она из Магадана, ее мужа убили бандиты, и она работает второй сезон. Это, пожалуй, все, что я знаю о ней. Думаю, и она обо мне знает не больше. Мы не скрытничаем намеренно, просто не видим смысла в открытом общении и дружбе сейчас, зная, что все временно, сезонно, пока мы здесь, а потом окажемся в другом месте, с другими людьми. Единственное, что имеет значение сейчас, деньги. Какой бы ни была история каждого из нас, что бы ни привело нас на турецкое побережье, мы здесь лишь для того, чтобы получать вознаграждение за работу, которую считаем очень трудной, мы просто хотим денег за ежедневную ложь, увиливание и цинизм. Впрочем, тема денег в разговорах гидов, не связанных çanak, то есть общим котлом, табу. Можно только жаловаться на то, как их мало и как трудно их зарабатывать. Не называя конечно же сумм, процентов и цифр, чтобы не выдать ненароком секретных источников заработка. Поэтому наш главный, и самый безопасный предмет разговора и обсуждений – туристы, люди, которые появляются в нашей жизни на неделю-другую и исчезают из нее, оставляя, в лучшем случае лишь след из нескольких долларов комиссионных.
Мы заходим в бурлящий покупателями и зеваками «Мигрос» через рамку металлоискателя и поднимаемся по эскалатору на третий этаж. Построенный в прошлом году, этот большой торговый центр стал для местных жителей весьма популярным местом отдыха и прогулок. Они гуляют здесь целыми компаниями и семьями: испуганные сельские турчанки в платках и широких глухих платьях робеют перед эскалаторами, прижимая к коленям своих детей; школьницы в клетчатых юбках и белых рубашках сидят на скамейках, поедая купленную в «Бургер Кинге» жареную картошку и с интересом поглядывая по сторонам; студенты из расположенного неподалеку университета шумно обсуждают футбол и цены на телефоны у плаката, обещающего оранжевыми буквами отличные условия кредита. Толпа разбавлена немецкими, русскими и польскими туристами в шортах и майках, которые кажутся здесь, среди турок, слишком откровенными.
Молодая, улыбчивая женщина усаживает меня перед зеркалом, а Инна устраивается за моей спиной в высоком кресле и опасливо опускает ноги в горячую воду, покрытую мыльной шапкой.
Объяснив, как меня надо стричь, я спрашиваю Инну:
– А кто тебе сказал о приезде Айдына?
– Жена Метина.
– А, тогда информация достоверная. Может, собрания все-таки не будет?
– Да какая разница. Знаешь, мне уже все равно, от кого выслушивать – от туристов или от Айдына…
– А что у вас там в Алании происходит?
– Да то же самое, что у вас, только хуже. У нас же туристы трехкопеечные. – Отражение Инны в моем зеркале слабо взмахивает рукой. – Какая-то психбольница, а не отель. На днях приехал мужик, тихий такой, ничего и не подумаешь. И вот он нашел на улице пистолет…
– Ого! А что, это так просто – найти на улице пистолет?
– Ну, мне пока не попадался. К сожалению. Но в Алании всякого отребья хватает, так что все возможно. Ты же работала там в прошлом году, да?
– Угу.
– Так вот, этот мужик подумал, что ему лично пистолет не то чтобы очень нужен, но не пропадать же добру! И пошел предлагать его за триста долларов всем подряд. Сначала в отеле, но там желающих не нашлось, потом на улице. Знаешь, как это выглядело? Он подходил к людям, доставал пистолет и говорил: «Фри хандред доларз!» Двусмысленная ситуация, а? В общем, бизнес у него не сложился – кто-то конечно же скоренько заявил в полицию, что по улице шляется русский псих с пистолетом. Полиция примчалась в отель – за пистолетом и за мужиком. Я Метину позвонила, он приехал, кое-как отмазал этого придурка, пообещал полиции отправить его домой первым же самолетом. Я даже не знаю, как он договорился с ними. Представляешь, если этот пистолет засвечен где-нибудь? А менеджер отеля мне потом выговаривал: мол, у «Арейона» не туристы, а дебилы сплошные. А я-то тут при чем? Знаешь, мне кажется, что Айдын выходит на какой-нибудь Черкизовский рынок в Москве – или какой там есть самый дешевый? – и кричит: «А кому Алания по три рубля! Налетай!». Вот они и налетают сюда, идиоты эти непуганые. Еще баба одна ходит, жалуется каждый день, что полячки в ресторане топлес ходят, а у нее от этого аппетит пропадает. Мол, сидят такие нарядные, сиськи в суп – вот ей и противно. И что теперь? Мне стоять на входе в ресторан и раздавать им тряпочки срам прикрыть? На дверях нарисовано и написано, на польском в том числе, что в ресторан нельзя входить даже в купальниках, куда уж без! Детский сад, блин! Куда, интересно, они девают свои мозги, когда летят сюда?