Лед здесь был гораздо лучше, чем в бухтах, и во второй половине дня мы уже очутились напротив мыса Вудбар, оставили сани и пошли за продуктами, спрятанными в прошлый раз. Тут мы получили окончательное доказательство полного отсутствия ветра в бухте Прешер: санный след трехнедельной давности ничуть не запорошило снегом.
Мы встали милях в двух [3,2 км] за мысом Вудбар, очень довольные проделанной за день работой. У нас были на то все основания, особенно если сравнить с предыдущим походом. И погода стояла все время ясная, хотя температура воздуха упорно держалась намного ниже нуля: термометр показывал от -20° до -28° [от -28,9°C до -33,3°C], но в сочетании с ярким солнцем не страшен никакой мороз. Он дал о себе знать только вечером, когда солнце зашло за хребет Адмиралти.
К полудню 6 октября поравнялись с мысом Вуд, самой дальней точкой, достигнутой при закладке складов, и несколько часов спустя оказались среди торосов в районе мыса Барроу, северной оконечности залива Робертсон. Издали казалось, что тяжело нагруженные сани здесь не пройдут, но по мере приближения ледяной хаос раскрывался, и в конце концов мы нашли вполне удобный обход. Вот здесь-то, пытаясь с нагромождения льдов сфотографировать мыс, я впервые понял, как коварны могут быть лыжи в руках, вернее на ногах, новичка.
Всякий раз как мы останавливались, чтобы сфотографировать окрестности или взять что-нибудь нужное с саней, после нашего ухода место выглядело так, как если бы здесь на протяжении недели квартировала целая армия. Из всех нас только Кемпбелл умел ходить на лыжах, остальным предстояло учиться теперь - на мысе Адэр для этого не было снега. Хуже всего приходилось фотографу. Чтобы получить желаемый снимок, он смотрит в видоискатель и, в зависимости от того, что он в нем видит, меняет свою позицию, для чего ему надо всякий раз или закрыть камеру и повесить на руку или же расхаживать с аппаратом в одной руке и лыжными палками в другой. Снег противопоказан камере и линзам, и если фотоаппарат упадет, им уже до конца похода не снимать. Среди нагромождений торосов приходится передвигаться очень осторожно и медленно, особенно при обходе сильно выгнутых надувов, без палок тут не обойтись. И все это время беднягу гнетет сознание того, что остальные участники похода говорят друг другу: "Какого черта он не идет?" или - что хуже - жалеют за неловкость, а может, даже посмеиваются над его усилиями сохранить равновесие. Естественно, фотограф бывал счастлив, когда испытание заканчивалось и он мог присоединиться к товарищам, хотя, конечно, попутно он учился ходить на лыжах.
Пройти торосы близ мыса Барроу не представляло особого труда, к 5 часам вечера мы обогнули мыс и впервые смогли обозреть местность за ним. Не будет преувеличением сказать, что она того вполне заслуживала. Прежде всего бросался в глаза язык ледника, простиравшийся от тыловой части мыса и ограниченный с севера островком зеленого кварцита. Его фронт представлял собой вертикальную стену высотой около 90 футов [27,5 м], сложенную из горизонтальных слоев белого льда с вкраплениями круглых и удлиненных льдин красивого синего цвета. Между стеной и мысом образовалась узкая бухта, разделенная примерно посередине каменной косой на внутреннюю и внешнюю части. Когда мы вступили в бухту, чтобы там переночевать, вершины предгорий еще были окутаны легкими слоистыми облаками, но под ними виднелись дно и отдельные участки стенок двух глубоких ущелий, разделенных великолепно отшлифованной скалой. Ущелья просматривались лишь частично, но видимая их часть была во много раз увеличена глубоким пурпуром тени от облаков.
Мы уютно устроились на ночь в бухте и уже хлебали честно заслуженный суп, как вдруг тишину прорезал звук, чрезвычайно похожий на настойчивый вой пароходной сирены. Меня он тут же заставил насторожиться - я сразу же вспомнил один эпизод из времен своего участия в Западной партии экспедиции Шеклтона, когда мы чудом спаслись со льдины, на которой были унесены в море. Тогда мы слышали точно такой же звук, но он исходил от косаток, резвившихся в море. Откуда же им взяться здесь? На следующий день высказывались предположения, что подобный шум мог издать тюлень, попавший в беду. Мне тоже кажется, что это - сигнал бедствия, подаваемый тюленем Уэдделла, который располагает, как известно, очень богатым словарем. Так или иначе, этот своеобразный крик и не менее своеобразная красота местности побудили нас дать бухте название Сирен [71].
Ночь выдалась беспокойная. Едва мы улеглись спать, как шум ледяной лавины разбудил Кемпбелла, а он в свою очередь растолкал нас - ему казалось, что морской лед вокруг палатки испытывает большое давление.
На следующий день мы с утра несколько часов рассматривали край ледникового языка, измеряли углы и брали магнитный азимут для съемки побережья. Выступили лишь в полдень. Несмотря на поздний старт хорошо продвинулись по направлению к видневшемуся на нашем маршруте другому ледниковому языку и в конце концов разбили лагерь на ровной ледяной площадке милях в семи [11,3 км] от мыса Барроу. Лед был грязный, мокроватый, мы заметили это, еще ставя палатки, но только лежа уже после обеда в мешках и слыша, как скребется подо льдом тюлень, сообразили, что под нами слишком тонкий слой льда. Тогда Кемпбелл попросил Абботта, не успевшего влезть в палатку, проверить ледорубом толщину ледяного покрова, и вскоре, к своему удивлению, мы узнали, что лежим на льду толщиной 8 дюймов [20,3 см], пропитанном водой.
Кемпбелл решил перенести лагерь, тем более что подымался ветер, и попросил Абботта, пока остальные натягивают на себя походную одежду, поискать более толстый лед. Тот в двух-трех местах расчистил снег и сделал замеры, но с тем же результатом, прошагал с четверть мили [403 м] и набрел вроде бы на более надежный участок. Увы! и здесь льда было всего-навсего 18 дюймов [45,7 см]. Кемпбелл и я прошли еще четверть мили и наконец нашли место, где на глубине 15 дюймов [38,1 см] ледоруб упирался в твердый лед. Здесь и заночевали.
Внимательное исследование льда вокруг палаток и дальше к северу выявило всюду все тот же пропитанный водой ненадежный лед. В одном месте ледоруб Кемпбелла вошел в снежуру чуть ли не по самую рукоятку, не встретив никакого сопротивления.
Кроме того, каждую торосистую льдину окружало кольцо молодого льда или еще мокрой снежуры. Сомнений не оставалось - августовская буря похозяйничала и здесь и разметала зимний ледяной покров, мы же теперь шли по плохо смерзшимся обломкам пака, из которых не все выдержали бы наш вес. При первом же устойчивом повышении температуры лед вскроется, более тонкие блинчатые льдины быстро растают, и, окажись мы в это время перед языком ледника, десять шансов против одного, что нам не вернуться на зимовку до следующего сезона. Взвесив все за и против, Кемпбелл счел за благо вернуться. Будущее доказало правильность этого решения: месяцем позже обозревая в бинокль окрестности с вершины мыса Адэр, мы повсюду, от мыса Барроу до ледника Шипли, видели только открытую воду.
Итак, решив возвращаться, мы сняли лагерь и вернулись к предыдущей стоянке между языком ледника Шипли и мысом Барроу. Пришли мы туда уже к вечеру, уставшие, недовольные и событиями дня, и собой, хотя понимали уже тогда, что поступили единственно правильным образом. Иначе, успокаивали мы себя, капитану Скотту пришлось бы снаряжать спасательную экспедицию, хотя скорее всего мы бы перезимовали без особых трудностей. Здесь мы провели три дня.
Утром я чуть свет отправился на лыжах искать Левика и Браунинга, чтобы они сфотографировали местность вокруг лагеря. У склада на мысе Вудбар их не оказалось, а на мысе Айлендс я нашел лишь место бивака, где они, очевидно, стояли на пути домой. Идти дальше было бесполезно, да и небезопасно, и я повернул к палатке. По дороге поднял несколько образцов пород.
Следующие два дня мы обследовали побережье к северу от мыса Барроу, наблюдали за состоянием льда и собирали образцы пород. Здесь, как и во всех других местах побережья, где я побывал, преобладают обрывистые склоны, сложенные зелеными кварцитами с горизонтальными жилками кварца и кальция. Но включений металлических минералов здесь нет, и единственной интересной находкой была плесень пунцового цвета на стенках трещин в местах их соединений, оказавшаяся одноклеточным растением.