Мы бросили последний прощальный взгляд на север, на гору Мельбурн, впряглись в сани и спустились по северному склону ледяного вала, на котором стояли. Через пять минут гора скрылась из виду, и с этого времени словно какая-то пелена опустилась на события последних нескольких месяцев, наполовину лишив их остроты.
Воспоминания о зиме, проведённой в иглу, приняли примерно тот вид, какой имеют сейчас. Всё пережитое отступило из области реальной действительности, мыслями и надеждами мы целиком устремились в будущее и старались разгадать, что оно нам готовит.
Те несколько дней, что мы шли от языка ледника Дригальского к языку ледника Норденшельда, были бедны событиями. Темпы продвижения вперёд сильно колебались из-за нагромождении торосов, которые иногда заставляли нас переносить грузы на себе. Целых два дня ушло на преодоление трёх или четырёх миль [4,8–6,4 км] старого пака, вздыбившегося под прикрытием языка ледника Норденшельда[100]. Этот участок вымотал партию и физически, и морально. Выйдя на морской лёд, мы привязали сани с деревянными полозьями к саням на железном ходу, и "двухпалубник", верный служака, резво пошёл по открытой местности. Но тяжёлый старый пак вынуждал нас то и дело освобождать сани от грузов. Какой это был тяжкий труд, видно из моего дневника:
"Второй день пробираемся через пак. Около пяти часов пополудни миновали наконец полосу паковых льдов и увидели стену ледника Норденшельда. До этого всё время приходилось снимать грузы с саней и порожняком проводить их через восьми- или девятифутовые [2,4–2,7 м] торосы и снежные наносы толщиною до четырёх футов [1,2 м]. Трудная это работа, особенно для рулевых, которые должны и саням дать наилучшее направление, и для нас выбрать путь поудобнее. Поразительно, как это сани, которые дико швыряло из стороны в сторону, не переломали нам ноги, но если не считать ссадины на колене у Дикасона, день прошёл без особых происшествий. Как я уже писал, могучий стимул гнал нас вперёд, и мы тянули изо всех сил, будь то по щиколотку или по горло в снегу. На самом деле, конечно, не по горло, но уж во всяком случае по бедро. Несколько раз брели через твёрдый вязкий снег с жёстким настом, по которому каждый шаг давался не легче, чем удаление зуба. В добавление к нашим трудностям освещение было отвратительное, почти непрестанно налетали порывы ветра со снегом. Мы и ленч ели во время метели, и снег, падая на что-нибудь, немедленно таял, хотя солнце еле-еле проглядывало сквозь туман. День был довольно тёплый, снег — мокрый, липкий. Погода весьма неприятная, но мы всё же благодарим за неё судьбу, так как это намного лучше, чем холодная весна".
Завидев язык ледника Норденшельда, мы испытали огромное облегчение. Но следующие два дня мы его только видели. Час за часом мы пробивались к его основанию, встававшему отвесной стеной, а оно то прямо на глазах у нас приближалось, то явно отступало назад. Мало что может внушить такое отчаяние, как миражи, мучившие нас эти дни.
Стена эта всё время меняла свои очертания и представала нам то грозным замком с остроконечными башнями в несколько сот футов высотой, то хаосом скал, громоздившихся до самого неба, а то и вовсе скрывалась за хребтами торосов, которые издали казались совершенно неприступными, но вблизи превращались в незначительные полосы низкого льда. А небо к югу и западу от нас повторяло на тысячу ладов эти хребты, переворачивало их и так и эдак, увеличивало до невероятных размеров, меняло пропорции, так что льдины и ледяные горы выглядели как гротескные дома и дворцы в небесном граде. Никогда, ни раньше, ни потом, не видел я такого миража. Но мы скорее оценили бы его красоты, не будь он связан с ледником Норденшельда. Танцующие метаморфозы этой скальной стены были для нас мучительными, нервы напрягались до предела — мы шли и шли, а скала, последнее, может быть, серьёзное препятствие на пути к дому, словно бы и не становилась ближе.
Двигаясь по этой сравнительно открытой местности севернее ледника Норденшельда, мы убили первого после начала похода тюленя. Это было радостное событие, потому что еда исчезала значительно быстрее (по отношению к пройденному пути), чем я рассчитывал, и дважды мне уже приходилось сокращать рацион. Он не мог удовлетворить чудовищный, как всегда в санном походе, аппетит. Нас снова терзал голод, и только убитый тюлень помешал тому, чтобы еда завладела всеми нашими мыслями.
Идущий, однако, в конце концов осиливает любое расстояние. 20 октября мы оставили за спиной и этот участок морского льда и разбили лагерь на ледниковом языке. Наверное, мало кто когда так радовался окончанию пути, как радовались мы тому, что "эта проклятая стена" больше не будет маячить перед нами.
Нам повезло: к стене, возвышавшейся повсюду на 30–40 футов [9,2-12,2 м] и совершенно неприступной, мы подошли в единственном на протяжении многих миль месте, где на неё можно взойти по наносам. Приблизившись к сугробам, мы прежде всего подняли наверх лагерное снаряжение, там нашли хорошее место для стоянки, альпийской верёвкой подтянули сани и остальные вещи и расположились на ночлег. С высоты ледникового языка мы заметили ещё два ориентира — остров Бофорт и гору Дисковери, напомнившие нам о лучших временах, и сели ужинать в очень весёлом настроении.
Неожиданно медленные темпы передвижения по морскому льду заставили нас лишний раз восхититься профессором Дейвидом и его партией. В подобном походе сани движутся так неохотно, тянуть их так трудно, что думать о чём-нибудь, кроме саней, просто невозможно. Стоит на секунду отвлечься мыслями от этого нудного занятия, как ты невольно ослабляешь свои усилия, и тогда всем приходится останавливаться и подтягивать сани. Чем дальше мы шли, тем труднее было тащить сани, тем большим мы проникались уважением к выдержке профессора и его товарищей, которые пересекали эту местность со скоростью всего лишь две-три мили [3,2–4,8 км] в день не в конце, как мы, а в начале тысячемильного путешествия. Только тот, кто находился в сходных условиях, способен оценить, какой выдержки и воли требует подобный переход. На протяжении прошедшей зимы наше самообладание подвергалось невероятным испытаниям и с успехом их выдержало. Мы изучили друг друга, как мало кому удаётся узнать своих спутников, и всё же в эти дни нам было трудно общаться на маршруте. Я, в частности, приберегал все свои замечания на вечер. Этого разумного правила я придерживался почти во всех весенних походах на санях, в которых участвовал. Блистать остроумием рекомендуется после ленча, утром же лучше ограничиваться нейтральными высказываниями, которые не могут вызвать возражений у других членов партии. Конечно, нелестные слова о погоде, санях, поверхности льда всегда встретят радушный приём, но спорных суждений следует остерегаться не меньше, чем нечистой силы.
ГЛАВА XXVI. С ЛЕДНИКА НОРДЕНШЕЛЬДА НА МЫС ЭВАНС
Мы закапываем лишнее снаряжение. — Улучшение еды вызывает недомогание. — Ещё один убитый тюлень. — Остров Трипп. — Геологическая разведка. Остров Депо, геологические образцы и склад, оставленные профессором Дейвидом. — Мы забираем образцы. — Браунинг в критическом положении. Увеличение рациона сухарей. — Бухта Гранит. — Неожиданная находка на мысе Робертс. — Хорошие новости и изобилие сухарей. — Склад Гриффитса Тейлора. Сутки отдыха. — Тяжёлый пак за мысом Робертс. — Ещё один склад. — Мы заметно набираем в весе. — Благодаря неограниченному количеству сухарей Браунинг выздоравливает. — Мыс Баттер. — Мы огибаем пролив Мак-Мёрдо. Поломка саней. — Печальные вести, полученные на мысе Хат
100
Старым паком автор называет здесь, по-видимому, многолетний припай, смятый в складки в результате напора на него движущегося ледника Норденшельда.