Закончив копать пещеру, мы смастерили из ящиков для сухарей прекрасную дверь. По обеим сторонам входа поставили два ящика по вертикали, сверху на них взгромоздили третий по горизонтали, оставшиеся пустоты между ними и стенками пещеры заполнили снежными блоками. Вертикальные ящики отрегулировали так, чтобы между ними беспрепятственно проходили большие котлы, все щели и дыры тщательно забили снегом. Вот когда мы оценили по достоинству наши жирники! Новая дверь полностью преградила доступ естественному свету, светильники горели все время. Необходимые нам снежные блоки мы вырубали морскими ножами из той части сугроба, где снег еще не смерзся окончательно, а те, что не понадобились для двери, втащили в пещеру и уложили вдоль стен для улучшения изоляции.
В довершение дела до прихода рабочей партии к ужину над дверным проемом закрепили ледоруб, к его древку привязали мешок со шкимушкой[89], и он, свесившись вниз, полностью закрыл дверной проем. Это была первая теплая ночь, проведенная в пещере.
Уложив по всем четырем стенам пещеры первый ряд снежных блоков, мы занялись теплоизоляцией пола и прежде всего целиком покрыли его слоем камушков и мелкого гравия. На них настелили толстый слой сухих водорослей толщиной в несколько дюймов, которые, по-моему, сослужили партии зимой верную службу, как ничто другое. Благодаря этому прекрасному изоляционному материалу нам больше не угрожали холодные ночи: после того как водоросли покрыли брезентом от палатки, спальные мешки всегда были сухими, а мы сами не мерзли.
Затем мы снова обратились к стенам и за два-три дня нарастили первый ряд снежных блоков до нужной высоты. Сначала предполагалось довести изоляцию на всех четырех стенах до самого потолка, но, дойдя до половины, мы убедились, что у нас достаточно тепло, и на этом остановились. Незавершенная снежная стена оказалась очень полезной, ее использовали в качестве полки для ламп, книг, одежды и т. д. После этого я ледорубом выбил в углу пещеры неглубокую, всего лишь на 6 дюймов [15,24 см], квадратную нишку размером три фута на три [92х92 см] для коков и выложил ее большими плоскими камнями. В течение многих месяцев она с успехом заменяла очаг.
С двадцатого марта я систематически наблюдал за расходованием керосина и пришел к выводу, что при таких темпах его запасы очень скоро иссякнут. До сих пор мы были по горло заняты благоустройством пещеры, теперь же, когда в основных чертах закончили его, можно было подумать и о жировых печах. И вот 27 марта мы предприняли первую попытку готовить на сале. Для печек — их было четыре — приспособили банки из-под керосина. Каждую на высоте трех дюймов [7,62 см] ото дна консервным ножом перерезали поперек. Верхняя часть в перевернутом виде служила резервуаром для горючего, нижняя — поменьше — собственно печкой. Эти первые печки, в которых горел пропитанный жиром фитиль, имели несколько недостатков. Главный заключался в том, что для того, чтобы сварить суп на двух печках, на двух других требовалось вытапливать жир, то есть одновременно горели все четыре. Система фитиля тоже была крайне несовершенной. Для этой цели использовались куски просмоленного каната, а он горел плохо. Такой фитиль давал или слишком мало огня — ненамного больше, чем лампы для чтения, — или наоборот, если в резервуаре кончалось горючее, вспыхивал ярким пламенем, быстро прогорал и гас. Забывая, что пещера состоит изо льда, мы подчас боялись, как бы она не занялась у нас над головами.
Что было делать? Только продолжать экспериментировать с имеющимися материалами. Результаты опытов не замедлили сказаться: после первого же испытания печей все вокруг стало черным-черно от сажи и мы сами очень скоро окрасились в тот же цвет, в полной гармонии со всей обстановкой. Сажа намертво приставала к нашей одежде, насквозь пропитавшейся ворванью, отодрать ее было невозможно. Потолок, стены, спальные мешки, кухонная утварь, ящики с продуктами — все и вся становились все чернее и чернее, но преображение партии и всего нашего имущества достигло апогея, когда Браунинг подложил в огонь немного водорослей. Это сильно ускорило дело, поступление жира со сковородок невероятно увеличилось, но он слишком внезапно загасил огонь, и мы пулей вылетели на воздух.
В то время как коки экспериментировали с печками, остальные работали снаружи. Трое усердно трудились над сооружением тамбура, который пробивали в снегу на уровне пола пещеры. Я вырубил проход в несколько ярдов длиною, Кемпбелл и Дикасон покрыли его бамбуковой решеткой, на нее положили куски замерзших тюленьих шкур, а сверху — снежные блоки. Получился тамбур с небольшим отверстием на выходе его на поверхность, которое закрыли тюленьей шкурой, легко подымавшейся вверх. Таким образом мы были почти герметически закупорены в пещере, в ней стало тепло и уютно, и только вентиляция оставляла желать лучшего: днем не было житья от дыма жировых печей.
Тамбур в процессе строительства (видна дверь в пещеру)
К концу марта мы прочно обосновались в своем новом жилище. Теперь нам была не страшна никакая непогода. Да и таких удобств у нас не было давно! Правда, кое-что еще находилось в экспериментальной стадии, в частности, от печек было пока мало толку, но весь месяц их понемногу совершенствовали. Одним словом, можно было надеяться, что мы успешно перезимуем, но при одном важнейшем условии: если добудем еще тюленей и пингвинов.
На протяжении всей зимы мы торжественно отмечали последний день каждого месяца, и первым таким праздником явилось 31 марта. Я выдал по 25 изюминок на человека. Мы уже забыли, когда ели нечто подобное, и, конечно, никто из нас никогда, ни до, ни после, не получал такого наслаждения от простого мускатного изюма. Отбросов не было — съели и косточки, и черешки, а кто не съел, тот выкурил.
Отсутствие табака в числе прочих лишений угрожало в самом недалеком будущем преобладающей части партии. Имевшийся табак можно было растянуть на три месяца из расчета одной трубки в день на каждого из пятерых, поскольку я не курю. Самые предусмотрительные из курильщиков искали способы дополнить каким-нибудь образом эту норму и пробовали разные суррогаты. У нас был с собой счетчик пройденного пути для саней, сделанный из тикового дерева специально для партии судовым плотником Дэвисом. Кемпбелл отломал от него ручку и разделил на пять частей по числу курильщиков. Дерево раскалывали на лучинки, добавляли немножко табаку и закладывали в трубки. Впоследствии такая же участь постигла еловые стружки, в которые были запакованы банки «Оксо». Об использовании чая я уже упоминал, но что он по сравнению с сеннеграсом, сухой травой, которую мы клали для тепла в меховые ботинки. Дикасон поговаривал, что надо бы попробовать превратить в курево пару грубошерстных носков, но осуществил он свой замысел или нет — не знаю. Несмотря на заменители, число некурящих в партии быстро возрастало, — какой курильщик удовольствуется одной трубкой в день? Ко дню летнего солнцестояния курил регулярно только Левик, но и он, незадолго до того как мы покинули хижину, пополнил ряды некурящих.
Несмотря на скудное питание, а может быть, как я уже говорил, именно благодаря ему, в общем все были вполне здоровы, и недомогания вызывало только вынужденное употребление морской воды взамен соли и сырого или, в лучшем случае, полусырого мяса. Соль практически кончилась вскоре после санного похода — одну банку я отложил на крайний случай, — и чтобы супы были съедобными, в них стали добавлять морской воды. Поначалу наши желудки восприняли ее плохо, но постепенно к ней привыкли все, кроме Браунинга, который так и не смог есть такие супы. Он болел из-за них с самого начала зимы, и со временем это стало одной из самых серьезных наших трудностей. Остальным похлебки на морской воде так полюбились, что обычная столовая соль казалась уже пресной, ей по возможности предпочитали морскую воду или морской лед.
Значительно более серьезные последствия имел переход на исключительно мясную диету. С ней организму было труднее примириться. К наименее неприятным ее результатам следует отнести упорные ревматические боли в бедренных и плечевых суставах.
89
Шкимушка — несколько каболок, свитых вручную по солнцу из волокон пеньки и затем гладко и дочерна вышмыгованных куском старой смоляной парусины или ворсой со смолой. Каболка — нить, свитая из волокон пеньки по солнцу.