Миядзаки конечно успел среагировать, потому что находился на хорошем расстоянии в стороне справа, но, даже включив форсаж и увеличив скорость, у него было мало шансов в одиночку преградить путь Рею. Рей пронёсся у него перед носом в нескольких десятках метров на предельной форсированной скорости, не обращая внимание на риск столкнутся со сновигатором Миядзаки под углом около сорока градусов. Они разошлись в крутом вираже в разные стороны с высоким резким форсажным визгом двигателей, похожим на пик шума раскрученного до максимума мотора спортивного мотоцикла, проезжающего перекрёсток и удаляющегося вдаль. Миядзаки даже почувствовал серьёзный воздушный удар по фюзеляжу от высокой интенсивности турбулентного потока, возникшего за «Хираном» Рэя. Выровняв машину, Каташи Миядзаки лёг на курс следования, параллельно ему с небольшим отставанием. Далее всё происходящее выглядело довольно банальным: обе группы устремились за Миядзаки и Рэем под несмолкающую в эфире ругань Джонса с пилотами на русском языке, не для того, чтобы исключить травмирование психики японского коллеги, а просто, потому что на английском языке эти эмоции выражать было тяжело, непривычно и даже в каком-то смысле нелепо. Рэй опять уходил вперёд и то, что Миядзаки отставал от него практически на несколько метров, не давало ему никаких шансов на возможный обгон, без которого говорить о каком-либо сдерживании и нейтрализации цели было бесполезно. Все находились в состоянии некоторого обескураженного шока разочарований от упущенной, хорошо спланированной и подготовленной возможности поймать, наконец, беглеца и завершить столь сложную, как оказалось, миссию. Находясь в этой панике, никто не хотел признавать, что дальше делать что-либо абсолютно бесполезно и безрезультатно, так как в прошлый раз они уже были в аналогичной ситуации, но почему-то не хотели с этим смириться. Наконец, когда вся команда преследователей уже покинула Западную Равнину и вышла на Плато Советское, Миядзаки произнёс в эфире:
— Всё, прекращаем погоню и уходим! Дальше гнаться за ним бесполезно, — через пятьдесят миль начинается зона гор Гамбурдцева. Учитывая его сумасшедший трюк на равнине сегодня у меня перед носом, я могу представить себе, на что он будет способен в тесных и опасных горных ландшафтах.
— Хорошо, — коротко и спокойно ответил Джонс подавленным голосом, — все ложимся на курс домой.
Сновигаторы сбавили темп и изменили направление, сделав затяжной и плавный поворот влево. Команда размеренно удалялась с поля сражения ни с чем, кроме осознания гораздо более тяжёлого и сложного сопротивления своим действиям. На сегодня им ещё необходимо было добраться до станции, отдохнуть и обязательно выработать новую более продуктивную тактику, учитывая все предыдущие ошибки. В атмосфере зависла некоторая суровая печаль.
ГЛАВА XIV. BIGFATHERHOUSE
(все диалоги в этой главе происходят на английском языке)
— Меня всё время удивляют здесь две вещи, — сказал высокий чёрноволосый человек, делая очередной глоток чая с антикварного серебряного подстаканника за большим дубовым столом.
Он сидел один в теперь уже другом сером костюме в тонкую полоску и серыми лакированными туфлями с характерной удлиненной платформой. Рубашка на этот раз была размазанного пёстрого раскраса с бирюзовыми, серыми и зелёными тонами, как краска на палитре у художника. Ответа не последовало и после некоторой паузы он продолжил:
— Первое — это то, что ты постоянно смотришь в это окно, как будто там чемпионат мира по футболу транслируют. А второе, — что нам почему-то всё время приходится ждать нашего неподражаемого американского весельчака из Нью-Йорка, видимо пунктуальность они у англосаксов по каким-то причинам не унаследовали.
— Не расстраивайся, — коротко и спокойно ответил Архип.
— Да я бы и внимания, ты знаешь, не обратил, если бы это происходило в моём московском пентхаусе, а не у чёрта на куличках, — галантно выразил своё пренебрежение высокий черноволосый.
— Я понимаю твои сожаления, Борис, — отвечал Архип, — здесь конечно не Garrick Club на Covent Garden (Гаррик Клуб на Кавент Гарден), где пунктуальность между членами — неотъемлемый конёк со времён эпохи просвещения и романтизма, но и твоему пентхаусу до него далеко.
Большая дубовая дверь тихо и медленно приоткрылась и в суровый густой полумрак плавно вошла фигура американского посла.
— Можно мне тоже виски, — вскользь сказал большой напыщенный человек в костюме с дорогим галстуком и часами, навязчиво бросающимися в глаза.